Иностранные военнопленные второй мировой войны в Нижнем Тагиле (1943-1949 гг.)

    Представляемая статья - первый опыт изучения повседневной жизни военнопленных второй мировой войны в лагерях Нижнего Тагила. История повседневности - направление современной историографии, ставшее одним из воплощений "антропологического поворота" в исторической науке на рубеже XX-XXI вв. Его сущность заключается в переоценке значения повседневного личного опыта индивида в формировании его представлений и поведения в сравнении с ролью политических и социальных структур, рассматривавшихся ранее как доминирующие факторы этого процесса. В соответствии с таким подходом “действующее лицо” истории, человек, изучается как ее активный субъект, а не только как объект познавательной деятельности общества.

    В ряду источниковедческих подходов, характерных для рассматриваемого направления, можно выделить следующие: придание особой значимости источникам личного происхождения, введение в оборот новых документальных комплексов, ранее недоступных для исследователей, (особенно содержащих информацию органов государственной власти "для внутреннего пользования" о реальном положении дел на местах и состоянии умов), использование методов “устной истории”. Анкетирование и интервьюирование участников исторических событий, являясь по своему происхождению методами социологии, находят все более широкое применение при изучении истории повседневности. Как отмечает Е. С. Сенявская, "если участники и современники изучаемых событий еще живы, историк имеет уникальную возможность использовать самих людей в качестве непосредственного источника информации. Преимущество в этом случае состоит в том, что исследователь может управлять процессом создания нового источника в соответствии с потребностями исследования, конкретизировать и уточнять получаемые данные" [1]. Проведение глубокого (нестандартизированного) интервью является методом "устной истории", широко практикуемым в западной науке [2], а в последние годы - и отечественными исследователями. Объективное содержание этого вида источника может быть выявлено при его сопоставлении с другими документальными комплексами и сравнительном анализе их данных. В то же время его интерпретация позволяет не только изучать социальную реальность во всех ее проявлениях, но прежде всего дает возможность реконструировать человеческую повседневность событий прошлого в восприятии самих их участников.

    Актуальность изучения повседневности плена II мировой войны как одной из составляющих более крупной проблемы – повседневности человека воюющего, определяется, во-первых, необходимостью воссоздания в полном объеме, конкретном своеобразии и "голографичности" картины исторических событий войны и послевоенного времени во всех их проявлениях; во-вторых, значимости изучения стратегии выживания человека и его поведения в условиях военного плена, восприятия иной цивилизации, реакции на ситуацию, в которой он оказался. Интересно также проследить, как проявлялись культурные особенности и социокультурные характеристики военнопленных, каково было их взаимодействие с местным населением, восприятие последним поверженного врага.

    Проблема повседневной жизни в плену рассматривается на материале лагеря военнопленных № 153, расположенного в г. Н. Тагиле.

    Источниковой базой ее изучения является комплекс документальных данных официального и личного происхождения, как опубликованных, так и архивных, в том числе источники международно-правового характера, документы высших и местных органов власти; материалы печати, источники личного происхождения. Важным источником в изучении проблемы стали также воспоминания бывших немецких военнопленных в СССР, собранные и изданные под руководством и редакцией специалиста по социальной истории Эриха Машке [3]. Серьезная научная разработка темы немецких военнопленных была произведена в одном из обширных исследований, проведенных в Германии между 1957 и 1974 гг. Среди документации, занимающей в целом 22 тома, фигурируют воспоминания 6 немецких пленных в Советском Союзе. Были проанализированы тысячи сообщений, воспоминаний, результатов опросов, интервью с людьми, затронутыми войной [4].

    Особую ценность при изучении вопроса имели материалы "устной истории", полученные в ходе интервьюирования инспектора Учетного отдела лагеря № 153, а ныне пенсионера Василия Сергеевича Дергачева. Значение этих материалов, даже с учетом их "субъективного" характера, велико, поскольку по целому ряду вопросов рассматриваемой проблемы они служат бесценным источником сведений. Прекрасная память Василия Сергеевича, его заинтересованность, доброжелательность и готовность отвечать на вопросы, любовь к истории делают его свидетельства во многом уникальными с точки зрения изучения темы. С учетом всего комплекса документальных данных они помогают воссоздать образ немецкого военнопленного, дают возможность почувствовать атмосферу того времени, психологический фон событий, без которых немыслимо их понимание.

    Среди источников международно-правового характера следует отметить "Положение о военнопленных от 1.07.1941 г.", утвержденное постановлением СНК СССР. Это был основополагающий документ, определявший условия содержания и использования труда военнопленных. Основные пункты "Положения" соответствовали Гаагской конференции "О законах и обычаях сухопутной войны" и Женевской конференции "Об обращении с военнопленными". Высоко информативными источниками являются также акты высших органов государственной власти. Большинство в этой группе документов составляют ведомственные нормативно-правовые акты НКВД и ГУПВИ СССР, которые отражают эволюцию политики государства по отношению к военнопленным, зависевшей от общей ситуации в стране и мире, интересов экономического развития СССР.

    Распорядительные и отчетные материалы местных органов власти дают возможность проследить реализацию политики центра в отношении военнопленных, особенности, которые приобретало ее осуществление под воздействием местных условий. Среди них надо выделить делопроизводственные документы треста "Тагилстрой", содержащие информацию о расположении лагерных отделений, производственной деятельности, медицинском и продовольственном обеспечении военнопленных. Анализ материалов периодической печати позволяет рассмотреть вопрос об идеологическом обеспечении военного противоборства, способах формирования общественного мнения и массовых представлений по основным проблемам участия СССР в войне, содержании основных стереотипов представлений.

    "Военный плен есть ограничение свободы лица, принимавшего участие в военных действиях, с целью недопущения его к дальнейшему в них участию", – утверждает Военная энциклопедия, изданная в Петербурге в 1912 году [5]. Энциклопедический словарь Гранат толкует это понятие более пространно: "Военный плен есть обусловленное состоянием войны временное задержание воюющим государством попавших в его власть лиц, принадлежащих к составу неприятельской армии, сопровождаемое временным ограничением их свободы и подчинением их его власти и законным распоряжениям" [6].

    Вторая мировая война была беспрецедентной по количеству пленных военнослужащих со стороны всех воюющих держав. Прежде всего, следует обратить внимание на общую численность военнопленных времен Великой Отечественной войны. По данным документов Генерального штаба от 20.02.1945 г., в немецком плену оказалось около 5,7 млн солдат, офицеров и генералов Красной армии [7]. В то же время в советский плен попало 3,2 млн военнослужащих армий гитлеровской Германии и ее союзников. По другим данным, эта цифра составляет около 4,1 млн человек [8].

    По официальным статистическим данным Управления по делам военнопленных и интернированных МВД СССР от 12.10.1959 г., всего советскими подразделениями было взято в плен 2389560 германских военнослужащих, из них 356678 человек умерли в плену, 2032873 – вернулись на родину [9]. Разница количественных данных обусловлена тем, что сотрудники Управления по делам военнопленных вели учет только тех людей, которые доставлялись в тыловые лагеря. Немецкие солдаты, захваченные на передовой линии фронта, которые умирали во время долгих транспортировок в тыл, как правило, не вносились в списки потерь. Приведенные данные, которые, вероятно, будут уточнены в ходе дальнейших исследований, поражают масштабностью человеческой трагедии.

    Правовой статус военнопленных во времена второй мировой войны определялся документами Гаагской конференции 1907 г. "О законах и обычаях сухопутной войны" и Женевской конференции 1929 г. "Об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях" и "Об обращении с военнопленными" [10].

    Период с начала войны до конца 1941 г. характеризовался интенсивной проработкой вопросов, имеющих практический характер: правовое положение военнопленных, нормы питания, время и место содержания и многих других. Только за первые месяцы войны было принято около десятка различных документов, главным из которых стало "Положение о военнопленных", утвержденное постановлением Совета Народных Комиссаров СССР, № 1798-800с от 1.07.1941 г. [11]. Принятие этого документа означало, что пленившие берут на себя обязательство по содержанию обезоруженных воинов, которое должно было соответствовать быту военнослужащих пленившего государства.

    Основные пункты этого документа были тождественны соответствующим международным постановлениям. Но в отличие от положений международных соглашений, в этом документе отсутствовал запрет на использование военнопленных на работах с вредными условиями труда, не отмечалась обязательность оповещения международного Красного креста и правительства страны, гражданину которой выносился смертный приговор [12].

    Были определены категории военнослужащих, попадающие в разряд военнопленных: лица, принадлежащие к составу вооруженных сил армии противника и сопровождающие ее. В документе был регламентирован также порядок эвакуации военнопленных с места боевых действий до поступления их в приемные пункты, а в дальнейшем – в распоряжение органов НКВД СССР. Из приемных пунктов прифронтовой полосы военнопленные конвоировались в лагеря, которые создавались в армейском тылу, вне зоны военных действий.

    Даже на этапе конвоирования "Положение" категорически запрещало "оскорблять захваченных в плен или жестоко обращаться с ними, применять угрозы, отбирать обмундирование, предметы повседневного пользования, личные документы и знаки отличия" [13]. По данным В. Б. Конасова, не обнаружено ни одного документа, свидетельствующего о расстреле немецкого военнопленного без суда и следствия. В отдельных случаях ослепленные ненавистью красноармейцы физически расправлялись с пленными, но это преследовалось командованием, и такие действия рассматривались как позорящие честь и достоинство советского воина [14]. Немецкие военнопленные в своих воспоминаниях также свидетельствуют о жестком пресечении офицерами советской армии подобных действий [15].

    Основная ответственность за соблюдение, контроль и претворение в жизнь приказов и постановлений, касающихся военнопленных, возлагалась на специально созданные органы. В составе Наркомата внутренних дел было организовано специальное управление - Главное Управление НКВД по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ НКВД СССР). Задачей этого органа стала изоляция военнослужащих армий противника в тыловых районах страны и организация условий их проживания на местах: обеспечение жилыми помещениями, бельем, одеждой, обувью, продовольствием и другими предметами первой необходимости.

    Геополитическое положение Урала сыграло ключевую роль в возможности размещения на этой территории вражеских военнопленных. В течение всей войны Урал находился далеко от фронтовой полосы, поэтому он был “принимающей территорией” не только эвакуированного сюда с запада гражданского населения, но и военнослужащих армий противника, захваченных в плен. Свыше 250 тыс., или 6 % общего числа военнопленных, были размещены на этой территории. Большая их часть находилась в Свердловской области [16]. Первые эшелоны военнопленных прибыли сюда в начале 1942 года и были размещены в районах поселка Монетный и Лосинный, а в 1943 году был организован первый лагерь военнопленных в Асбесте [17]. Приток военнопленных в 1944 году заставил открыть еще 4 лагеря, а к 1945 году их насчитывалось 14. Они имели в своем составе 99 лагерных отделений, в которых содержалось от 500 до 1,5 тыс. человек в каждом, 11 отдельных рабочих батальонов (ОРБ), два спецгоспиталя для военнопленных и интернированных [18]. Эти лагеря были созданы в рамках уже существующих лагерных систем Урала – Ивдельлаг, Севураллаг, Тагиллаг, Богословлаг, Лобвинлаг, Востураллаг, Тавдинлаг. [19].

    Подавляющее большинство узников лагерей составляли лица трудоспособного возраста, от 18 до 45 лет, что было связано с их использованием в народном хозяйстве в связи с превращением Урала в главную промышленную зону советского тыла в условиях дефицита трудовых ресурсов и перебазирования на Урал промышленных предприятий из прифронтовой полосы. В принятом "Положении" военнопленные рассматривались как рабочая сила, "привлекаемая к работе в различных отраслях народного хозяйства" [20]. В изданном 6.04.1943 г. приказе начальника ГУПВИ генерал-майора И. А. Петрова подчеркивалась "необходимость сохранения военнопленных как рабочей силы" [21].

    Главным для органов НКВД было решение проблемы повышения экономической эффективности использования труда военнопленных, поскольку недостаточность норм питания и высокий уровень смертности снижали показатели производительности труда. Среднегодовой выход военнопленных на работу составлял от 60 до 70 %, а процент выработки нормы – 90 % [22].

    Военнопленные направлялись на предприятия ведущих отраслей народного хозяйства. Они работали на металлургических и машиностроительных заводах, в угольной и горнодобывающей промышленности, на лесозаготовках. Одной из главных сфер приложения их труда стало строительство. В 1946 г. из 1834 тыс. военнопленных, задействованных в советской экономике, 35 % трудились на объектах строительства, 22 % – в топливной и энергетической промышленности, 17 % – на оборонных предприятиях, 14 % – в промышленности строительных материалов и деревообработке, 4 % – в аграрном секторе, преимущественно в подсобных хозяйствах лагерей [23].

    Вклад военнопленных в восстановление и развитие народного хозяйства СССР был весьма существенным. По подсчетам НКВД, с 1943 по 1949 гг., т.е. до завершения массовой репатриации, военнопленные и интернированные отработали более 1 млрд. человеко-дней. Их вклад в реализацию послевоенного четвертого пятилетнего плана составил 8 % [24].

    Были установлены три группы работоспособности с целью дифференцированного использования на работах различной тяжести. Первая группа – "годен без ограничения" (для любой физической работы); 2 группа – "ограниченно годен" (работа средней тяжести, зимой освобождение от некоторой работы); и 3 группа – "не годен" (инвалиды, не привлекавшиеся к работе) [25]. Входившие в первую группу использовались на промышленных предприятиях и стройках наравне с советскими рабочими, а попавшие в третью категорию производили, как правило, внутрилагерные работы. В "Положении" четко определялось, что труд для "рядового и младшего состава обязателен. Офицеры и приравненные к ним военнопленные привлекаются к работам лишь с их согласия" [26].

    На военнопленных, привлекаемых к работе, распространялись постановления об охране труда и рабочем времени. Поэтому рабочий день не должен был превышать 8 часов, в месяц предоставлялось три выходных дня, кроме того, военнопленные получали от государства заработную плату. Денежное вознаграждение выплачивалось только выполнявшим и перевыполнявшим нормы выработки, причем его общая сумма не могла превышать 200 руб. в месяц. На руки разрешалось выдавать максимум 150 руб., а остальные денежные средства заносились на лицевые счета военнопленных [27]. Позднее с этих сумм удерживались расходы на содержание (оплата жилой площади, коммунальных услуг, питания) [28]. Согласно приказу НКВД СССР от 5 июня 1942 г., денежное содержание на время нахождения в лагере исчислялось так: 10 рублей – для рядового и унтер-офицерского состава, 15 – для среднего командного состава, 25 – для старшего и 50 – для высшего командного состава [29].

    Характерная черта нахождения иностранцев на Урале в годы войны – это крайне низкий по европейским стандартам уровень их жизни, тяжелейший физический труд, недоверчивое отношение местного населения. В результате в среде пленных была высокая смертность. Только за 1945–1949 гг. на Урале умерло 29,4 тыс. военнопленных и интернированных, в том числе в Свердловской области – 13 тыс., в Оренбургской – 6,1 тыс., в Челябинской – 2,2 тыс. чел. [30]

    Положенное пропитание и его фактическое потребление не соответствовали друг другу. Постановлением СНК СССР № 1798-800С от 01.01.1941 г. было утверждено, что военнопленные по продовольственному и медико-санитарному обеспечению приравнивались к военнослужащим тыловых частей Красной Армии. В 1942 г. нормы пищевого довольствия в сутки включали: хлеб - 400 г, крупы - 100 г, рыба - 100 г, сахар - 20 г, овощи и картофель - 500 гр. В 1944 г. были приняты новые нормы, включавшие более разнообразный набор продуктов: хлеб - 600 г, крупы - 70 г, мясо - 30 г, рыба - 50 г, сало - 10 г, сахар - 20 г, картофель - 400 г, капуста - 200 г. [36].

    Для некоторых категорий военнопленных предусматривалось увеличение или сокращение норм довольствия. Для занятых на тяжелой работе выдавались дополнительные 200 г хлеба; рабочим, выполнявшим задание на 150 % – 900 г, для ослабленного контингента количество всех продуктов увеличивалось на 25 %. Тот, кто содержался на гауптвахте, получал 300 г хлеба в сутки [32]. Для сравнения следует сказать, что на среднестатистического колхозника в Свердловской области в 1944 г. приходилось 78 г хлеба в сутки [33]. Эти данные свидетельствуют, что военнопленные питались лучше, чем многие местные жители, особенно колхозники.

    Исследователи, занимающиеся изучением проблемы питания военнопленных, по-разному оценивают нормы продовольственного снабжения. Так, В. П. Галицкий считает, что "нормы суточного довольствия военнопленных были достаточны для обеспечения нормальной жизнедеятельности организма человека" [34]. В то же время историк С. И. Кузнецов оценивает их прямо противоположно. Он отмечает высокую смертность и уровень заболеваемости военнопленных, являющихся, по его мнению, следствием этих самых норм [35].

    Представляется, что в данном случае не правы оба автора. Первый – потому, что дает завышенную оценку нормам продовольственного снабжения. Ведь неслучайно они много раз пересматривались. Второй историк именно в нормах видит основную причину "дистрофии и недоедания". Но ведь норма и ее фактическое выполнение – не одно и то же. Поэтому, на наш взгляд, причиной плохого питания военнопленных было невыполнение норм продовольственного снабжения в условиях войны, злоупотребления и халатность администрации некоторых лагерей, когда проблемы с продуктами питания решались за счет военнопленных. Об этом свидетельствуют приказы и директивы НКВД "О борьбе с хищениями в лагерях военнопленных", "О наложении дисциплинарных взысканий на работников лагерей военнопленных" [36].

    Для улучшения питания военнопленных было принято специальное постановление "О развертывании подсобных хозяйств лагерей НКВД для военнопленных" [37]. При многих лагерных управлениях организовывались подсобные хозяйства, на которых выращивался картофель, зерновые и овощи. Вся продукция шла в столовые лагерей. Тем не менее в условиях военного времени проблема продовольственных поставок в регионы стояла наиболее остро [38]. В полной мере это относится и к обеспечению пленных вещевым имуществом. Нормы вещевого довольствия на 1944 г. составляли: 1 шапка-ушанка, 1 шинель или ватная куртка, телогрейка, ватные шаровары, 2 пары нательного белья, 2 пары обуви. Вещевое довольствие очень часто выдавалось на счет бывшего в употреблении красноармейского или трофейного обмундирования [39].

    Что касается медицинского обслуживания, то оно должно было производиться наравне с военнослужащими Красной Армии. Для решения этого вопроса была создана целая сеть специальных медицинских учреждений. Однако в военные годы медико-санитарное обслуживание в лагерях оставляло желать лучшего ввиду отсутствия медикаментов, а также неукомплектованности медицинского персонала [40].

    Несмотря на достаточно "человеколюбивое" отношение к военнопленным, соблюдение личных и имущественных прав, условий содержания, материального обеспечения, которые были закреплены в "Положениях", военнопленные, безусловно, испытали все трудности неволи и разделяли вместе с местным населением тяготы военного и послевоенного времени.

    В начале 1946 года численность военнопленных на Урале достигла своего пика, после чего стала быстро сокращаться в связи с массовой репатриацией. К концу 1949 года остались лишь те пленные, которые были привлечены к уголовной ответственности за военные преступления. Их поместили в особые режимные лагеря. На территории Свердловской области это был лагерь № 476 [41]. Массовая репатриация этих заключенных началась весной 1955 г. А в сентябре, после визита в СССР канцлера ФРГ К. Аденауэра, были достигнуты договоренности и началось освобождение и последних немецких военнопленных. К концу декабря репатриация была в основном завершена.

    История создания первых лагерей для содержания военнопленных солдат и офицеров гитлеровской армии берет свое начало весной 1943-го года. В Нижнем Тагиле была начата работа по организации Тагильского отделения военнопленных (впоследствии спецлагеря № 153). В архивном фонде треста "Тагилстрой" найдено распоряжение по Тагилстрою – Тагиллагу НКВД СССР от 09.03.1943 года, подписанное начальником строительства генерал-майором инженерно-технической службы Я. Д. Рапопортом. В соответствии с ним начальнику шестого района М. А. Гладкову поручалось в трехдневный срок освободить помещения лагучастка от заключенных и немедленно приступить к переоборудованию бараков для размещения в них прибывающего в Нижний Тагил спецконтингента военнопленных [42]. Передаче подлежал весь жилой и коммунальный фонд, подсобные помещения и хозяйственный инвентарь лагучастка заключенных [43].

    После смены руководства Тагилстроя НКВД в мае 1943 года дело создания лагеря военнопленных в Нижнем Тагиле продолжил М. М. Царевский. Уже в начале лета заместителю начальника НКВД СССР комиссару госбезопасности второго ранга Круглову было сообщено о том, что "...в Тагильском отделении военнопленных к 21 июня закончены все основные работы по переоборудованию лагеря и благоустройству территории" [44].

    Большая часть из поступивших военнопленных, как свидетельствует телефонограмма № 463 от 21.06.1943 г., прибыла из Тавдинского отделения (623 человека) и из Лобвинского отделения военнопленных (253 человека). Всего же списочный состав лагеря № 153 насчитывал 1369 человек [45].

    Условия размещения военнопленных, по оценке В. С. Дергачева, в целом были неплохими: "тепло, светло, не то, что наших военнопленных (содержали - О. П., М. Д.). Одевали их, простынь под ними, одеяло сверх, подушка, нары были и кровати” [46]. Василий Сергеевич вспоминает, что жилые помещения представляли собой одноэтажные бараки, в которых пленные жили по 20–30 человек. Материалы Годового отчета треста по основной деятельности за 1944 г. подтверждают это свидетельство. "Жилфонд лагеря военнопленных состоит из бараков, снабженных теплыми тамбурами, цоколями, завалинками. Нарная система заменена вагонкой, койками, топчанами. Норма жилой площади на одного человека составляет 2,20 м2. Лагучастки снабжены водопроводами, банями, кухнями и сушилками" [47]. Воспоминание одного из немецких военнопленных, находившихся в лагере под Свердловском (ныне Екатеринбург), "Асбестовом лагере" (по выражению самих пленных) свидетельствует, что "бараки в Свердловске были чистые, имелся душ, можно было играть в футбол" [48].

    Таким образом, лагеря военнопленных представляли собой достаточно оборудованные (с точки зрения бытовых стандартов нашей страны того времени) территории, где функционировал целый комплекс коммунального и бытового назначения. Этим определяется оценка их как вполне приемлемых В. С. Дергачевым. Однако необходимо учитывать, что на восприятие условий содержания самими военнопленными немцами оказывало влияние различие культурных традиций и бытовых стандартов повседневной жизни в двух странах. Этим можно объяснить ярко выраженное стремление военнопленных к благоустройству лагерей, которое они осуществляли собственными силами с помощью средств и материалов, предоставляемых хозяйственными органами [49].

    На территории одного лаготделения могли одновременно проживать до 2 тыс. человек. Управление участком было сосредоточено в руках отделов: ОВС (Отдел вещевого довольствия), САНО (аптека, врачи), Отдел режима (охрана), Учетный отдел, Планово-производственный отдел (производственные вопросы, договоры о работе), Оперчекотдел [50].

    Многие из первоначально поступивших пленных были больны, истощены и ослаблены. По данным медицинского освидетельствования, из числа отправленных в Н. Тагил было 247 здоровых, в то время как 296 составляли ослабленный контингент и 80 подлежали госпитализации [51]. Поэтому главной задачей руководства лагеря № 153 на начальном этапе, как отмечалось в телеграмме на имя М. М. Царевского от 30.06.1943 года, было "прекращение смертности, оздоровление контингента с целью перевода всех больных и ослабленных в категорию здоровых" [52]. В целом руководство НКВД СССР выражало удовлетворение мерами, принятыми М. М. Царевским по организации Тагильского лагеря военнопленных и размещению первых прибывших эшелонов.

    В наиболее тяжелом состоянии находились военнопленные, прибывшие в Н. Тагил в 1943–1944 годах, после ликвидации окруженных группировок противника под Сталинградом, в районе Воронежа и других местах. Это было самое массовое поступление военнопленных за всю историю существования лагеря. В. С. Дергачев вспоминает: "После того, как была разбита Паулюсовская армия под Сталинградом, сюда прибыла основная масса военнопленных. Открывают ворота – а там деревяшки. Они ведь все больные были. Привезли сюда тиф, дизентерию, все сотрудники переболели. Именно среди них был самый высокий процент смертности. Какие там квадраты, их всех в кучу хоронили в могилах по 15–20 человек" [53].

    К такому массовому поступлению ослабленного контингента военнопленных и размещению их в сжатые сроки Лагерь № 153 готов не был. Не хватало оборудованных лагерных отделений, продовольствия, обмундирования. Положение усугублялось плохим физическим состоянием военнопленных. Об этом свидетельствуют многочисленные телеграммы в Москву, в которых говорилось о тяжелом положении спецпоселенцев. "Люди в большинстве разуты, раздеты, спят на голых нарах. Наступившие холода уже вызывают заболевания и простой рабсилы" [54]. "В связи с поступлением большого пополнения создалось чрезвычайно тяжелое положение в обеспечении продовольствием: муки осталось на два дня, мяса, рыбы – на пять, жиров нет. Необходимы особые меры для предотвращения катастрофы" [55].

    Большое количество нетрудоспособных военнопленных снижало экономическую эффективность их использования в народном хозяйстве. Об этом, в частности, говорилось в годовом отчете треста за 1943 год. "Неукомплектованность штата рабочей силы и снижение удельного веса лиц, годных для использования на трудоемких работах, связано с поступлением неполноценных этапов, затруднением в получении некоторых видов продовольствия" [56]. Все это заставляло руководство лагеря уделять внимание улучшению условий содержания военнопленных и их физическому состоянию. Судя по данным годового отчета треста за 1944 г., необходимые меры были приняты, что позволило "повысить цифру предоставляемой строительству рабочей силы с 450 человек на 01.01.1944 до 6075 человек на 01.12.1944" [57].

    Постепенно количество военнопленных в спецлагере № 153 увеличивалось и достигло своего пика к середине 1945 года. Сложно определить точное их количество. Но данные о том, что в 1945 году в Тресте было занято 7537 человек, и эта цифра составляла 87,9 % рабочей силы общего числа военнопленных, позволяют предположить, что всего в лагере № 153 в этот период находилось как минимум 10000 человек [58]. В 1949 г. на момент слияния лагерей № 245 и № 153 списочный состав спецлагеря № 153 насчитывал 15000–15800 человек [59].

    Среди пленных были солдаты и офицеры шестой армии генерал-фельдмаршала Паулюса, "Голубой дивизии" (Испания), соединений СС – "Великая Германия", "Герман Геринг", разгромленные группировки войск с острова Борнхольм (Дания) и из района Ростока, а также 608 гражданских интернированных немок, прибывших в Нижний Тагил из проверочно-фильтрационного лагеря в городе Гвауденц (Восточная Пруссия) [60].

    Национальный состав военнопленных был представлен пестрым этническим конгломератом людей более чем 30 национальностей. Среди них были немцы, австрийцы, венгры, евреи румынские и венгерские, итальянцы и даже люксембуржцы [61]. Все они являлись военнослужащими германской армии, воевали на стороне Германии, но при этом каждый оставался представителем своей страны, своей нации, осознавал себя таковым. Даже трудности плена, одинаково тяжелое положение всех военнопленных не способствовали объединению представителей разных национальностей, их взаимовыручке и помощи в трудной ситуации. По наблюдению В. С. Дергачева, среди них существовала ярко выраженная “национальная замкнутость". Так, в лагере создавались футбольные команды, часто проводились "товарищеские матчи" между командами разных лагерных отделений. И если, к примеру, венгры играли против немцев, то болельщики "переживали" не за команду своего лаготделения, а за представителей своей национальности. "Когда немец забивает мяч, даже если он из другой зоны пришел, ему аплодируют все немцы". Как подчеркивает Василий Сергеевич, "хоть открытых конфликтов и не было, но национальная рознь была очень ощутимой" [62]. На наш взгляд, данное обстоятельство можно объяснить развитым чувством национальной исключительности у немецких военнопленных, формировавшимся у них под воздействием фашистской пропаганды с 1930-х гг., когда в массовое сознание активно внедрялась идея об особой исторической роли германского государства и народа в мировой истории и неполноценности представителей других наций.

    Поскольку лагеря военнопленных создавались как производственные, то все зоны лагерных отделений были организованы на базе предприятий и организаций, за которыми военнопленные были закреплены. Лагерь № 153 находился в ведомстве Треста "Тагилстрой". В записке управляющего Трестом Н.Г. Кратенко заместителю председателя Совета министров СССР И. Т. Тевосяну говорилось: "На протяжении всего периода строительства трест базировался на рабочую силу из числа спецконтингента" [63]. Это были, прежде всего, заключенные, военнопленные и спецпереселенцы.

    Лагерь № 153 состоял из 7 лагерных отделений (см. приложение). Все они были созданы на базе уже существующих участков, где проживали заключенные. Места их расположения позволяют определить основные производственные объекты, на которых работали военнопленные. Они строили площадки Нижнетагильского металлургического завода, Огнеупорного производства, возводили жилье, детские сады, школы, мостили и прокладывали дороги, работали на предприятиях треста "Тагилстрой", добывали железную и медную руду на шахтах "Магнетитовая" и "Капитальная", валили лес в Серебрянке. Сооруженные ими двух- и трехэтажные дома в 32-м и 33-м кварталах по улице Ленина-Мира (Мопра), два общежития и дом преподавательского состава горно-металлургического техникума, Дворец культуры НТМК и другие постройки до сих пор определяют архитектурный облик нашего города. Можно судить об использовании рабочей силы военнопленных в лагере № 153, в частности, на основании справки треста "Тагилстрой" за 1946 г., где указываются производственные объекты и количество трудившихся на них военнопленных. Среди основных предприятий можно назвать строительно-монтажное управление (2538 человек), механический завод (537), предприятие по производству стройматериалов (537), ДОК (686), Желдорстрой (713), Горжилстрой (926), гужевой и автотранспорт (107), машинопрокатная база (41) [64].

    Все военнопленные делились на три группы трудоспособности. "В целях улучшения трудового использования военнопленных, поднятия производительности труда и максимального вывода военнопленных на работу" приказ № 247/57 от 21.09.1944 управляющего лагерем № 153 определил для первой категории трудоспособности десятичасовой рабочий день, для второй – восьмичасовой [65].

    Военнопленные, отнесенные к этим категориям трудоспособности, были заняты на основных работах. Существовала специальная номенклатура работ с классификацией по степени сложности: тяжелые, средние, легкие. Этот документ использовался при расстановке военнопленных на рабочих местах в соответствии с их категорией трудоспособности. Например, на вывозке леса, в горнорудной промышленности, железнодорожном строительстве использовались военнопленные только первой категории. На лесозаготовке, деревообработке, складских и погрузочных работах, при отделке помещений работали военнопленные второй категории [66].

    При распределении работ учитывалась гражданская специальность военнопленных. Нарушение этого положения вызвало появление специального распоряжения управляющего Трестом от 11.01.1945 г. В нем подчеркивалось, что нужно "срочно организовать проверку по лагерям, составить именные списки специалистов и вернуть всех военнопленных на работу по специальности, поскольку на производстве не хватает уже обученных, квалифицированных рабочих" [67].

    В третью категорию трудоспособности входили военнопленные, которые по состоянию здоровья не могли привлекаться к работам даже средней тяжести. В связи с этим главное внимание уделялось созданию на территории лагучастков специальных производственных цехов: портновского, сапожного, жестяного, кожевенного [68]. Тем самым решалось сразу две проблемы: привлечение сил ослабленных пленных и производство всего необходимого для использования в быту – одежды, обуви, инвентаря.

    Эта работа была значительно легче, чем на основном производстве, и, по замечанию В. С. Дергачева, многие военнопленные умышленно не ели, чтобы попасть в разряд ослабленного контингента. Старшие по лагучастку дежурили и следили, чтобы военнопленные съедали порцию хлеба и у них не было возможности обменять ее на табак или что-нибудь еще [69].

    В условиях военного времени проблема дефицита рабочей силы была чрезвычайно острой. Обнаруженные в архиве материалы позволяют подтвердить случаи нарушения постановлений НКВД СССР, которые запрещали использовать лиц третьей категории трудоспособности на основном производстве. Об этом свидетельствует, в частности, приказ начальника "Тагилстроя – Тагиллага" генерал-майора М. М. Царевского от 2 августа 1945 года, в котором давалось разрешение "в порядке опыта использовать третью категорию трудоспособности на тяжелых работах". При этом должны были соблюдаться следующие условия: продолжительность рабочего дня – не более восьми часов, нормы выработки - ниже на 50 %, выделение пайка "усиленного питания", независимо от норм выработки. В документе оговаривалось, что в случае ухудшения физического состояния работающих их использование должно прекращаться [70].

    В "Положении о военнопленных" было закреплено право высших командных чинов армии – офицеров и генералов – привлекаться к работам лишь с их добровольного согласия [71]. В лагере № 153, по свидетельству В. С. Дергачева, такими чинами были подполковник и майор [72]. Они работали в "обслуге" или назначались старшими на производственных зонах. В их обязанности входило обеспечение порядка и дисциплины на территории лагучастка [73].

    Система содержания военнопленных была аналогична структуре воинских подразделений. Военнопленные объединялись в отделения, взводы, роты, батальоны. Старших в этих подразделениях выбирали сами военнопленные. Звание значения не имело. Старшим мог быть и рядовой солдат, которому подчинялись командиры батальонов и рот. Это обстоятельство, однако, не говорит о несоблюдении военнопленными субординации воинских чинов. Наоборот, по свидетельству В. С. Дергачева, никогда старший по званию не садился за один стол с рядовыми, и в бараках, где жили пленные, офицеры "какой-нибудь фанерой, но отделяли свое “спальное место”. Отношения между немецкими военнопленными даже в этих условиях строго регламентировались системой воинских чинов и званий [74].

    В 1944 году был установлен распорядок дня для военнопленных. Подъем – в 6 часов утра, затем развод и с 8.00 – начало работы. Работали до 17.00 с перерывом на обед в 12 часов. После работы - ужин, затем свободное время. В 21.00 – вечерняя проверка, и в 22.00 - отбой [75].

    На работу военнопленные шли строем, с соблюдением воинской дисциплины. Их сопровождал конвой, чаще всего один человек охраны. Охраняли их репатрианты, а после окончания войны - румыны, которым, по словам В. С. Дергачева, "доверяли как соцлагерю". После 1949 года военнопленные стали бесконвойными, на работу ходили большой колонной по четыре человека в ряд, которую сопровождал командир из "своих". Это объяснялось тем, что управление лагеря было уверено, что они никуда не убегут. Да и куда можно было убежать во "вражеской" стране без еды и документов. Однако отдельные попытки побегов были. Так, за время работы В. С. Дергачева было четыре случая побега. Он вспоминает: "Один военнопленный до Куйбышева доехал в боксе теплом, второй умер в лесу от голода. Третьего ребятишки привели от Фатеева, спрятался он там. Четвертый с Вагонки уже убежал, из лагеря № 245, но и его быстро нашли. Так что никуда они убежать далеко не могли, да и не стремились" [76]. Исследования истории пребывания немецких военнопленных в СССР, проведенные в Германии, также свидетельствуют, что ни одному немцу не удалось осуществить бегство на родину [77].

    Нормы питания военнопленных зависели от установленных НКВД СССР норм суточного довольствия и от норм выработки, т. е. производительности труда пленного. В приказе № 199 от 25.07.1946 года было отмечено: "…для дальнейшего стимулирования производительности труда для военнопленных, перевыполняющих нормы выработки, вводится дополнительное питание" [78].

    В период войны питание пленных, по оценке В. С. Дергачева, было относительно сносным, но не всегда стабильным. Кормили их три раза в день, каждый обед состоял из трех блюд. Набор продуктов был достаточно разнообразным. Военнопленным давали шоколад, масло, красную рыбу, сыр, но в "мизерных количествах". Как правило, они копили эти продукты с тем, чтобы потом обменять на что-нибудь более существенное в столовой, например, на макароны [79]. Однако нельзя не учитывать, что на эту оценку могло повлиять отношение к военнопленным как вчерашним врагам-агрессорам и та "точка отсчета" - общее тяжелое положение с продовольствием в стране - которая определяла представления о “сносном” питании. Безусловно, питание пленных было недостаточным с точки зрения привычных для них норм как военного, так и мирного времени. Одной из причин плохого фактического питания пленных была, по оценкам исследователей, криминализация сознания людей во время столь длительной войны. Личный состав лагерей и госпиталей, также испытывая трудности с продовольствием, пытался их решить за счет военнопленных [80].

    Однако были и поступки, прямо противоположные по своему значению. Так, начальник лесопильного цеха ДОКа выдавал справки на питание с завышенными объемами выполненных военнопленными работ. Действительная производительность их труда составляла всего 19-32 %, а справки выдавались на норму 130-140 % [81]. Пойдя на должностное нарушение, он повышал нормы суточного довольствия для военнопленных. В условиях послевоенного голода 1946-1947 гг., перебоев с продовольствием и директивами МВД СССР о снижении норм питания в лагерях [82], такой шаг позволил хоть и кратковременно, но повысить низкий уровень продовольственного снабжения военнопленных и поддержать их жизненные силы.

    Приказ НКВД СССР от 5.06.1942 г. "О денежном содержании военнопленных" распространялся и на военнопленных лагеря № 153, за свою работу они получали заработную плату. Судя по распоряжению № 186 Треста "Тагилстрой" от 18.07.1946 г., где сказано, что "…в целях стимулирования и повышения производительности труда военнопленных на них должна быть распространена сдельно-прогрессивная оплата труда" [83], заработная плата военнопленных зависела от нормы выработки в течение месяца. В. С. Дергачев отмечал, что "некоторые пленные даже не питались в столовой, покупали еду в магазинах. Практически на всех предприятиях находились киоски, где можно было что-нибудь купить" [84].

    Необходимость использования труда военнопленных делала актуальным вопрос качественного медицинского обслуживания. Согласно "Положению", оно должно было производиться наравне с военнослужащими Красной Армии. Задачи обеспечения пленных медицинской помощью были возложены на медико-санитарную службу лагеря № 153. Были созданы лазареты и санитарные части. В течение войны главными оставались проблемы нехватки врачебных кадров и отсутствие медикаментов. Первая проблема частично решалась за счет привлечения к лечению военнопленных-врачей [85]. Вторая же проблема оставалась актуальной вплоть до начала 1950-х гг.

    Имеющиеся свидетельства указывают на безусловную зависимость физического состояния пленных от качества медицинского обслуживания. Заболеваемость и смертность были наивысшими в военной период в связи с отсутствием нормальных условий содержания и указанными выше проблемами в сфере медицинского обслуживания. Основными заболеваниями были так называемые "социальные болезни" – тиф, дифтерия, дизентерия. Но руководство лагеря делало все возможное, чтобы прекратить их распространение. Для этого при поступлении новых этапов военнопленным в обязательном порядке делали прививки против тифа, паратифов и дизентерии [86]. К середине 1950-х гг. основными причинами смертности пленных стали старость, воспаление легких, производственный травматизм, а иногда и халатное отношение руководства лагеря к вопросам материально-бытового обеспечения военнопленных.

    Если в целом характеризовать материально-бытовое обеспечение военнопленных, то нужно отметить, что вплоть до конца 40-х гг. этот уровень оставался достаточно низким. Закрепленные постановлениями НКВД СССР нормы продовольственного и медицинского обеспечения не соответствовали действительности и чаще всего занижались. Это было следствием ряда причин: условий войны, экономического кризиса, халатного отношения администрации лагерей.

    Несоблюдение мер безопасности при выполнении работ военнопленными повышало уровень травматизма. Многие несчастные случаи заканчивались смертельным исходом. Об этих фактах свидетельствуют докладные записки на имя управляющего Трестом за период 1945–1946 гг. [87]. Причем во всех случаях отмечалось, что причинами являлись допуск на работу без прохождения инструктажа по безопасным методам работы, нарушение правил техники безопасности. В связи со сложившейся ситуацией 17.03.1946 г. был подписан приказ "О мероприятиях по снижению производственного травматизма среди работающих на строительстве военнопленных". В нем указывалось на необходимость проведения расследования и привлечения виновных к ответственности по каждому случаю производственного травматизма [88].

    Были случаи, когда в условиях сильных морозов военнопленные оказывались необеспеченными необходимым зимним обмундированием. Такой факт имел место зимой 1944–45 гг. В распоряжении начальника лагеря сказано, что "значительное число обморожений, увеличение количества заболевших связано с тем, что администрация лагеря не приняла своевременных мер по сезону, а санитарная служба не обеспечила надлежащий контроль" [89]. Эта ситуация была расценена как чрезвычайная, но факт того, что она была допущена, свидетельствует о нарушении на практике предписаний органов НКВД о материально-бытовом положении военнопленных.

    Наверное, картина повседневной жизни лагеря № 153 оставалась бы неполной, если бы наше внимание было сосредоточено только на "трудовых буднях" военнопленных. Большой интерес представляет и их досуговая жизнь, формы проведения свободного времени. Свободного времени у пленных было не так много. После 8-10-часового рабочего дня сил на занятия по "душе", как правило, уже не хватало. Обычно вечернее время уходило на стирку одежды, ее ремонт, подшивку обуви [90].

    Были у военнопленных и выходные – три дня в месяц. Это время они проводили по-разному. Кто-то просто старался отдохнуть, кто-то занимался любимым делом. В. С. Дергачев вспоминает: "В воскресенье они отдыхали. Письма через Красный Крест писали, делали безделушки какие-то, вешали их над кроватью. Производили гончарное - тарелки, кружки. Но больше всего любили играть на музыкальных инструментах – скрипках, губных гармошках. Сами их делали, а иногда организовывали и целые оркестры" [91].

    Большим праздником для военнопленных были дни, когда показывали художественные фильмы. Для этого их водили на территорию 6 лагерного отделения, где был специальный Дом отдыха. Василий Сергеевич как-то смотрел с пленными фильм "Два бойца". Несмотря на то, что фильм был на русском языке, многим пленным он понравился [92], что объясняется, по-видимому, универсальным характером многих черт фронтового быта и психологии "человека воюющего" (в том числе феномена фронтового товарищества), нашедших художественное воплощение в кинофильме, близких и понятных пленным.

    Активную политико-пропагандистскую работу среди военнопленных вел антифашистский актив. В 153 лагере его возглавлял старший лейтенант И. А. Лавров. За деятельностью этого органа следил специальный отдел в ОПВИ. У актива была программа, устраивались собрания. По утверждению В. С. Дергачева, отношение к нему у военнопленных было неоднозначным: некоторые участвовали в его работе, другие продолжали верить в победу Гитлера. Один австриец написал даже "Марш Победы Гитлеру" [93].

    Таким был лагерь для военнопленных № 153. Нужно отметить, что в целом его организация не отличалась от других подобных лагерей, расположенных на территории Урала.

    При организации лагерей для военнопленных широко заимствовался опыт создания исправительно-трудовых лагерей и колоний ГУЛАГа НКВД СССР. Были воспроизведены структура управления лагерями, принципы организации и детальной регламентации внутрилагерной жизни, охрана и режим содержания военнопленных, система градации контингента по физическому "профилю" и широкое использование труда военнопленных в экономике страны. В этом смысле бывшие солдаты и офицеры иностранных армий рассматривались лишь как часть огромного по своей численности и составу образования, объединенного под названием "спецконтингент" [94]. В то же время советское руководство должно было учитывать тот факт, что это иностранные подданные. Их положение было определено международным правом и не должно было противоречить существующим конвенциями, предусматривавшим, что военнопленные должны содержаться в условиях, соответствующих быту военнослужащих пленившего их государства. В условиях военного времени и послевоенной разрухи выполнение данного обязательства не всегда оказывалось возможным. Предусмотренные постановлениями НКВД и ГУПВИ СССР нормы продовольственного и медицинского обеспечения, а также закрепленные в "Положении о военнопленных" требования по охране их труда, принципам трудового использования часто не выполнялись. Поэтому военнопленные лагеря № 153, безусловно, испытали все трудности и тяготы военного и послевоенного времени.

    Довольно сложно в отсутствие достаточного количества воспоминаний тех, кто непосредственно общался или хотя бы видел военнопленных, восстановить то отношение к ним, которое было распространено среди большей части гражданского населения. По воспоминаниям старожилов нашего города, контактов между военнопленными и местными жителями почти не было. Гражданское население боялось [95]. Отношение к военнопленным было очень неоднозначным. Для многих людей пленные были – и остаются до сих пор – фашистами, извергами, палачами. Однако наряду с такой тональностью встречались если и не самые добрые, то, по крайней мере, не враждебные чувства по отношению к военнопленным, сочувствие к их страданиям. Бывшая жительница поселка Лосиный Н. Селезнева воспоминала: "Бараков у нас в поселке всегда было много. Часть из них огородили и сказали, что там будут жить пленные… Жители с утра вышли к паровозику – “Кукушке”. И вот в 4 часа вечера подошел паровоз, открыли вагоны, а пленные стоят и боятся выходить. Потом вышли, так народ с обеих сторон начал надвигаться. В это время вышла пожилая женщина и сказала: “Они такие же дети и отцы, которых приказом отправили на эту войну! Жители постояли и стали расходиться" [96].

    Василий Сергеевич, как фронтовик и человек, который непосредственно столкнулся с врагом в бою, когда увидел вчерашнего врага, теперь уже пленного, подумал: "Взятого не убивают. Он - солдат, и я - солдат. Какая теперь может быть разница" [97]. Такое отношение к пленным можно во многом объяснить исторически сложившимся стереотипом поведения русского солдата. Установка на то, что "взятого в плен не убивают, пленный не враг" формировалась в русской армии веками. Во время Русско-японской и первой мировой войн за основу воспитания офицерского корпуса был взят рыцарский кодекс поведения по отношению к врагу. Военные должны были следовать "Наказу русской армии о законах и обычаях сухопутной войны". В нем, в частности, говорилось: "Рази врага в честном бою. Безоружного врага, просящего пощады, не бей. Пленный уже не враг твой" [98].

    В Лагере № 153 не было случая, чтобы пленных специально били или издевались над ними. Рукоприкладство было строго запрещено. Те, кто пересекался с военнопленными на работе, отмечали их трудолюбие, умение навести порядок, дисциплинированность, свойственные немецкому характеру.

    Ценным источником сведений о военнопленных являются воспоминания П. Шурделина, который во время войны был заключенным "Тагиллага" и работал бригадиром на заводе металлоконструкций. Он пишет: "Пробыли военнопленные на заводе около полугода. Каждое утро приходили колонной. Станки, рабочее место, материалы, заготовки – все у них содержалось в образцовом порядке. Если мы, зэки, после гудка на работу долго чухались, что-то выясняли, то они сразу приступали к работе. Во всем чувствовалась дисциплина. Трудились не спеша. Выработка у них была самая большая - 125 %. Приходилось задание давать с завышением. Очень не любили, когда их после выполнения задания вновь заставляли работать. Ругали всех – Сталина, Гитлера, но шли и делали то, что прикажешь. С рабочего места уходили только на обед. Во время обеденного перерыва (обед им привозили из лагеря и разливали в миски) собирались где-либо в углу цеха, разметали пол и танцевали под губную гармошку. Играли на гитаре и пели негромко песни" [99].

    В своих воспоминаниях жители Урала подчеркивают дружелюбие военнопленных, их учтивое отношение к гражданскому населению, особенно к женщинам. В. С. Дергачев свидетельствует: “Работала у нас в лагере, в учетном отделе, женщина-инспектор. И каждый раз, когда она выходила их кабинета, кто-нибудь из военнопленных помогал ей одеться, открывал дверь”. Женщин жалели, старались им помочь, проявить внимание. Это относилось и к женщинам-военнопленным, которые работали в лазарете лагеря - Новацких Гертруде, Фохт Елене, Эдит Шастек. За все время ни один пленный не сказал им грубого слова, не поднял руки. "Женщина для них была реликвия" [100].

    Привычки и поведение военнопленных прежде всего были обусловлены культурными и национальными традициями тех стран, гражданами которых они являлись в мирное время. В большинстве своем пленные принадлежали к западной культуре, элементы которой они всячески стремились сохранить в своей повседневной жизни, даже будучи в плену. Так было и в лагерном отделении № 3 или, как его называли, "Майер-лагере". По воспоминаниям, собранным В. Чевардиным, еще в конце 1944 г. по инициативе пленных этого подразделения, членов СДПГ, были созданы оркестр и хоровая группа во главе с хормейстером. К работе удалось привлечь даже несколько солистов оперетты. Немецкие умельцы самостоятельно, из подручных материалов, изготовили скрипки, барабаны и другие музыкальные инструменты. Начались репетиции. Первый концерт состоялся накануне Рождества 1945 г. и был принят на бис. Группа активистов-энтузиастов подготовила летнюю площадку в парке им. Бондина, работники лагеря № 153 Миллер и Рис, советские немцы, перевели текст пьесы "Встреча на Эльбе" на немецкий язык, и начались репетиции, шедшие по восемь часов в день. Позднее состоялись премьеры пьес "Вас вызывает Таймыр" и "Ваш выходной день" Валентина Катаева. Годы спустя военнопленные вспоминали постановки "Веселой вдовы" Легара и "Графини Марицы" Кальмана.

    Большой популярностью среди артистов пользовался Пилярж, судетский немец из Чехословакии, который специализировался на исполнении женских ролей (именно он сыграл главную роль в оперетте "Веселая вдова"), причем так вошел в образ, что директор клуба УВЗ после спектакля пытался отыскать женщину, исполнявшую эту роль. Директор клуба неоднократно выручал артистов, помогая достать костюмы, различную атрибутику для спектаклей. Электронная версия historyntagil.ru. В оформлении сцены главную роль играл берлинский художник Рейд.

    Особенно выделялся среди артистов оперетты Майер, "в честь" его и было названо лаготделение № 3. Будучи начальником по труду среди военнопленных, Майер установил образцовую дисциплину. Г. Г. Миллер вспоминал: "Ходили по идеально чистым дорожкам, жили в идеально чистых бараках. Вечерами, сидя в бараках, отмечали свои дни рождения, пели песни. Ходили подтянутыми, в аккуратно подогнанных по фигуре формах своих армий. Пленные сами создали кафе-штунде, где можно было встретиться с друзьями, выпить стакан кофе. На территории лагеря был и ларек, где продавалась продукция созданного ими кооператива. Особенно тщательно готовились к праздникам, собирали по пять рублей из тех 50 процентов платы за свой труд, выдававшейся на руки, а администрация давала им лошадь, и в лагере появлялись те продукты, которые редко можно было встретить на столе рабочего-тагильчанина" [101].

    Разрешенная после войны переписка способствовала прорыву информационной блокады. Сюда, в Нижний Тагил, приходили военнопленным посылки от родных и из Международного Красного Креста. Много хлопот администрации лагеря, цензуре доставило письмо пленных, опубликованное в берлинской газете "Ночной экспресс" и вызвавшее лавину ответных писем. Несколько немцев пожелали познакомиться с девушками и женщинами, чтобы после освобождения из плена создать семью. И пошли на Урал письма с фотографиями, с предложениями знакомства. Но цензура не пропускала их в лагерь, боясь спровоцировать этими посланиями нарушение лагерного режима.

    И все же любовь пришла и за колючую проволоку. Стройный, подтянутый, голубоглазый Майер, уроженец Кельна, стал для начальника санитарной части лаготделения № 3 врача Семеновой воплощением этой любви. А в спецчасть уже поступали доносы и на Семенову, и на Майера. Администрация лагеря под руководством старшины Задорожного оттягивала, сколько могла, этот скандал, спасая талантливого организатора и несомненного лидера военнопленных. Однако уполномоченный оперчасти дал ход делу. Судья, по свидетельству В. С. Дергачева, сразу же оговорил, что процесс не затрагивает личной жизни обвиняемой. Семенову судили за злоупотребление служебным положением, за выдачу по просьбе Мейера необоснованных справок, освобождавших немецких рабочих, изготавливавших мебель, от основной работы. По приговору суда Семенову отправили в лагеря сроком на семь лет, а Майер, разжалованный из начальства в рядовые, был отправлен в лаготделение № 7, находившееся в деревне Реши. После освобождения Майер жил в ГДР, был директором завода [102].

    Сведения о сексуальных контактах части немецких пленных и русских женщин имеются в воспоминаниях бывших военнопленных. Интересным представляется и тот факт, что некоторые пленные не допускали этого, по их собственной оценке, под влиянием национал - социалистической пропаганды, "из соображений национальной гордости". Важно отметить, что женщины, по свидетельству бывших военнопленных, чаще проявляли милосердное отношение к ним, помогали в самых разных формах [103]. Русская или, что было еще неожиданнее для них, "еврейская женщина-врач", которая мягко относится к пленным и постоянно берет их под защиту от требований выйти на работу со стороны лагерного начальства посредством больничных листов или направления на более легкие работы, – это прямо-таки смысловой центр многих воспоминаний [104]. Георг Клеппер в своих "Воспоминаниях" рассказывает, как он зимой на свою просьбу "Можно погреться" крайне редко получал в русских жилищах отрицательный ответ. "Часто русские женщины и матери при первой же возможности спрашивали… о фотографиях родителей, братьев и сестер… Они выражали сочувствие – даже плакали – и давали мне также краюху хлеба или несколько картофелин" [105].

    Реконструкция повседневной жизни людей невозможна без изучения их восприятия окружающей действительности, мотивов и моделей поведения. Рассматривая задачу изучения этих аспектов повседневности плена в качестве перспективы дальнейшего исследования, выскажем некоторые соображения. На основании имеющихся данных [106] можно утверждать, что для всех (или абсолютного большинства) военнопленных русский плен был центральным событием их жизни, которое и через 50 лет в значительной степени продолжает оставлять глубокие следы в их сознании. Никто не хотел бы снова пережить плен, для всех он представляется временем исключительных телесных и душевных страданий. Эрнст К. убежден в том, что смерть обоих его детей была вызвана губительными для здоровья последствиями заключения. Вильгельм Веш, который вплоть до своего возвращения в 1948 г. в тяжелых условиях работал в лагере на кирпичном заводе на Южном Урале (Орск), подытожил в письме в ноябре 1998 г.: "Плен был ужасным временем. Я вспоминаю [о нем - А.П.] с содроганием. Многие товарищи не вернулись на родину" [107].

    Все вовлеченные в проект Эриха Машке опрашиваемые высказывали точку зрения, что плен был для них "потерянным временем". Однако при более близком рассмотрении и тщательных расспросах выявлялась чаще всего гораздо более дифференцированная картина. В частности, плен стал для многих своеобразным "университетом": он расширил их кругозор, многому научил, в том числе новым профессиям и навыкам, изменил представления о человеке вообще и русском народе в частности, способствовал овладению русским языком (для многих – единственным иностранным). Плен был еще и временем мучительнейшего осознания, что война была погоней за фальшивыми идеалами: "Я был втянут в войну как убежденный сторонник режима, но в конце концов я вынужден был признать, что моя преданность идее была использована преступной системой, основанной на насилии. Поэтому я рассматривал плен как хорошее время, время учения, возможность возрождения и встречи с русским народом" [108].

    Большинство бывших военнопленных сообщает позитивные сведения о контактах с русским населением. Один из них пишет: "Я должен сказать, люди были там очень дружелюбны, я никогда не ощущал ненависти к себе". Другому позитивные переживания от контактов с населением помогли "сохранить веру в “хорошее в человеке”". Третий рассказывает, как жители колхозной деревни недалеко от Свердловска сначала были очень замкнуты, но потом их отвращение к пленным превратилось "я чуть было не сказал, в дружбу". Когда пленные должны были переместиться на другое место работы, "колхозная деревня организовала для нас настоящий прощальный вечер… И у нас у всех немного защемило сердце" [109]. Регулярно появляются в воспоминаниях вернувшихся сведения о доброте и гуманности русских, которые глубоко запечатлелись в памяти и определили представление о России как о "плохой системе" и "добрых" русских людях. Интерес к русской культуре и истории, событиям в СССР, а затем - современной России, нравственное очищение благодаря пережитым страданиям также являются отличительной чертой сознания и поведения многих бывших военнопленных.

    Пребывание иностранных военнопленных второй мировой войны на Урале, в частности, в Нижнем Тагиле, представляет собой сложную картину. Однако фрагменты этой картины выстраиваются с определенной логикой – отношением Советского государства к вражеским военнослужащим, изменениями, которые эти отношения претерпевали, и формами, в которых они выражались на местах. Складывалась эта логика из нескольких компонентов – права, политики, экономики. В зависимости от того, какому из названных компонентов отдавалось предпочтение, от выстраивания последовательности приоритетов, и зависели судьбы иностранных военнопленных Великой Отечественной войны [110].

    Представленная статья - начало той работы, которая должна быть проведена для воссоздания истории лагерей военнопленных второй мировой войны. Для ее продолжения требуется доступ к архивным фондам, помощь старожилов нашего города. Именно они хорошо помнят, как в первые годы после Великой Отечественной войны на стройках работали тысячи пленных разных национальностей.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

Состав лагерей военнопленных в Нижнем Тагиле (1943-1949гг.)

№ лаготд.

Место расположения

Национальный
состав

Численность

    № 153 на 1946 г.

1. Пионерский поселок (за копровым цехом)

    Немцы, венгры, 5–7 чел. японцев

1500

2. Техпоселок (на месте УЩ 349/5)

3000

5. Голый Камень
(р-н Черемшанки)

    Немцы, венгры

1000

4. Шамотный, Огнеупорный завод (с лета 1945г. филиал СО 1974), с начала 1946 г. проверочно-фильтрацион. Лагерь для советских в/пленных

    Интернированые немки (Грауденц – в соответствии с пр. № 028 19с, от 12.07.45 г.

    608 (190 из них были отозваны обратно по указанию НКВД, переданы в СО № 1874)

3. Новая Кушва (в наст. время УЩ 349/13).

    Немцы, венгры, румыны, поляки, французы, испанцы, люксембуржцы, австрийцы

3000

6.2-я площадка (Кокс) Петрокаменск – Реши (с/х отд.)

    австрийцы

700 –

800

3-й кат. Трудоспособности.

7. Пос. Серебрянка лесной у-ч (лесоповал)

    № 245 л/о № 1, 3

Уралвагонзавод

    Лица 23-х национальностей

5000 в/п

    Л/о № 2, 5

Завод № 63 (ВМЗ)

15000 чел.

    Л/о № 4

Верхняя Салда

    Спецгоспитль № 2929 с 1947-1950 гг.

Пионерский пос.

    за три года существования было вылечено более 5000 чел., что составляет 96 % от общего числа поступивших.

    Составители: Д. Кириллов, В. Чевардин.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

    1. Сенявская Е. С. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М., 1999. С. 28.

    2. См.: Тош Д. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000. С. 263–284.

    3. Они использованы в фрагментах, опубликованных в работе профессора Рюсса, содержащей также ценные обобщения источникового материала: см.: Ru? H. Kriegsgefangen in der Sowjetunion - 50 Jahre danach // Deutsche auf dem Ural und in Sibirien (XVI. - XX. Jh.). Ekaterinburg, 2001. S. 280–300. Авторы выражают благодарность А. С. Поршневой за перевод указанной работы на русский язык.

4. Там же.

    5. Солнцева Н. В. Проблемы военного плена в годы первой мировой войны // Вопросы истории. 2000. № 4–5. С. 18.

    6. Там же.

    7. Ерин М. Е. Немцы в советском плену. По архивным материалам Ярославской области // Отечественная история. 1995. № 6. С. 133 .

    8. Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные Второй мировой войны в воспоминаниях уральцев // Вторые уральские военно-исторические чтения: Материалы региональной научной конференции. Екатеринбург, 2000. С. 182.

    9. Галицкий В. Цифры, которые мы не знали. О судьбах советских и немецких военнопленных второй мировой войны // Новое время. 1990. № 24. С. 39.

    10. Хавкин Б. Л. Немецкие военнопленные в СССР и советские военнопленные в Германии (постановка проблемы, источники, литература) // Проблемы военного плена: история и современность. Материалы международной научно-практической конференции. Ч. 2. Вологда, 1997. С. 10.

    11. Положение о военнопленных // Военно-исторический журнал. 1991. № 10 С. 50–53.

    12. Горбунов И. Ю. Пребывание немецких военнопленных в СССР: условия содержания, медицинского обеспечения (по документам ГА РФ) // Проблемы военного плена: история и современность. Материалы международной научно-практической конференции. Ч. 2. Вологда, 1997. С. 139.

    13. Положение о военнопленных. С. 51.

    14. Конасов В. Б. Судьбы немецких военнопленных в СССР: дипломатические, правовые и политические аспекты проблемы: очерки и документы. Вологда, 1996.

    15. Russ H. Kriegsgefangen in der Sowjetunion - 50 Jahre danach // Deutsche auf dem Ural und in Sibirien (XVI. - XX. Jh.). Ekaterinburg, 2001. S. 282.

    16. Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные второй мировой войны в воспоминаниях уральцев. С. 183

    17. Мотревич В. П. Вермахт на Среднем Урале // Урал. 2000. № 7. С. 69.

    18. Мотревич В. П. Иностранные граждане на Урале в 40-е годы // Урал в ВОВ 1941–1945 гг.: тезисы докладов научно-практической конференции. Екатеринбург, 2000. С. 176.

    19. Кириллов В. М. История репрессий в Нижнетагильском регионе Урала 1920-е – начало 50-х гг. Часть вторая: Тагиллаг в 1940-е – нач. 50-х гг. Нижний Тагил, 1996 С. 7.

    20. Немецкие военнопленные в российской глубинке // Родина. 1998. № 1. С. 57.

    21. Букин С. С. Немецкие военнопленные на советских предприятиях // ЭКО. 1990. № 1. С. 132.

    22. Безбородова И. В. Организация трудоиспользования военнопленных и интернированных в лагерях НКВД – МВД СССР в годы Второй мировой войны // Проблемы военного плена: история и современность. Материалы международной научно-практической конференции. Ч. 2. Вологда., 1997. С. 54.

    23. Букин С. С. Указ. соч. С. 132.

    24. Полян П. М. Интернированные немцы // Вопросы истории. 2001. № 8. С. 115.

    25. Безбородова И. В. Указ. соч. С. 52.

    26. Положение о военнопленных. С. 52.

    27. Букин С. С. Указ. соч. С. 134.

    28. Положение о военнопленных. С. 53.

    29. Мотревич В. П. Вермахт на Среднем Урале. С. 70.

    30. Мотревич В. П. Иностранные граждане на Урале в 40-е годы. С. 178.

    31. Горбунов И. Ю. Указ. Соч. С. 135.

    32. Мотревич В. П. Вермахт на Среднем Урале. С. 71.

    33. Мамяченков В. Н. Материально-бытовое положение спецпоселенцев и военнопленных на Урале в 1940-е гг. // Урал в прошлом и настоящем. Материалы научной конференции. Екатеринбург, 1998. Ч. 1. С. 137.

    34. Военно-исторический журнал. 1991. № 4; 1994. № 2.

    35. Кузнецов И. П. Проблема военнопленных в российско-японских отношениях после второй мировой войны. Иркутск, 1994. С. 41.

    36. Горбунов И. Ю. Указ. соч. С. 139 .

    37. Там же. С. 136.

    38. Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные второй мировой войны на Среднем Урале (1942–1956 гг.) С. 24.

    39. Горбунов И. Ю. Указ. Соч. С. 137.

    40. Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные Второй мировой войны на Среднем Урале (1942–1956 гг.) С. 25.

    41. См.: Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные Второй мировой войны на Среднем Урале (1942–1956 гг.).

    42. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 363. Л. 44.

    43. Там же. Д. 419. Л. 21.

    44. Там же. Д. 365. Л. 105.

    45. Там же.

    46. Материалы интервьюирования В. С. Дергачева (21.03.2002 г.).

    47. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 394. Л. 28–30.

    48. Ru? H. Указ. соч. С. 284.

49. Материалы интервьюирования.

    50. Там же.

    51. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 365. Л. 106.

    52. Там же. Д. 365. Л. 104.

    53. Материалы интервьюирования.

    54. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 365. Л. 95.

    55. Там же. Д. 365. Л. 74.

    56. Там же. Д. 367. Л. 14–1 6.

    57. Там же. Д. 394. Л. 27.

    58. Там же. Д. 405. Л. 11–12.

    59. Материалы интервьюирования.

    60. Там же.

    61. Там же.

    62. Там же.

    63. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 363. Л. 22.

    64. Там же. Д. 406. Л. 60–61.

    65 Там же. Д. 386. Л. 44 .

    66. Там же. Д. 390. Л. 25–56.

    67. Там же. Д. 455. Л. 6.

    68. Там же. Д. 404. Л. 49.

    69. Материалы интервьюирования.

    70. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 419. Л. 17.

    71. Положение о военнопленных. С. 52.

    72. Материалы интервьюирования.

    73. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 386. Л. 44.

    74. Материалы интервьюирования.

    75. ОДААНТ Ф. 229. Оп. 1. Д. 386. Л. 50.

    76. Материалы интервьюирования.

    77. Ru? H. Указ. соч. С. 281.

    78. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 424. Л. 108.

    79. Материалы интервьюирования.

    80. Безбородова И. В. Указ. Соч. С. 55.

    81. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 424 Л. 197.

    82. Горбунов И. Ю. Указ. соч. С. 139.

    83. ОДААНТ Ф. 229. Оп. 1. Д. 424. Л. 79.

    84. Материалы интервьюирования.

    85. Там же.

    86. ОДААНТ. Ф. 229. Оп. 1. Д. 405. Л. 11.

    87. Там же. Д. 423. Л. 2; Д. 424. Л. 511–512.

    88. Там же. Д. 424. Л. 145.

    89. Там же. Д. 386. Л. 59.

    90. Материалы интервьюирования.

    91. Там же.

    92. Там же.

    93. Там же.

    94. Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные второй мировой войны на Среднем Урале (1942–1956 гг.).

    95. Материалы интервьюирования.

    96. Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные второй мировой войны в воспоминаниях уральцев. С. 183.

    97. Материалы интервьюирования.

    98. Ухач-Огорович Н. А. Психология толпы и армии. Киев, 1911. С. 44.

    99. www.historyntagil.ru

    100. Материалы интервьюирования.

    101. Чевардин В. Майер-лагерь // Тагильский рабочий. 1992. 19 августа. С. 3.

    102. Там же. С. 3.

    103. Russ H. Указ. соч. С. 284.

    104. Там же.

    105. Russ H. Указ. соч. С. 285–286.

    106. По оценке доктора Рюсса, данные проведенных в рамках указанного проекта обследований имеют достаточно высокую степень репрезентативности: см.: Ru? H. Указ. соч. С. 281, 283.

    107. Там же. С. 286.

    108. Там же. С. 287.

    109. Цит. по: Там же.

    110. Суржикова Н. В. Иностранные военнопленные второй мировой войны на Среднем Урале (1942–1956 гг.

Поршнева О. С., Долинова М. В.

 

 

 

Главная страница