Виноградовы

    Мне приходится прервать ход моего изложения и перенестись душой к одной близкой нам семье – семье Виноградовых. Мое непосредственное общение с ними началось с 1904 г., когда отец после Чердыни оказался на посту председателя губернской уездной земской Управы. Он и отвез меня в Ницинский винокуренный завод, имение двух братьев Виноградовых, старшего Александра и младшего Николая.

    В течение нескольких последующих лет я, мои сестры и мать несколько раз жили в этом имении. Месяц, а то и полтора летних каникул почти каждый год моей гимназической жизни оставляли глубокий след в моей душе. Имение это было прекрасным уголком в глуши Ирбитского уезда Пермской губернии. Оно было расположено по берегам Ницы, окруженной полями и чудесными лесами. Неподалеку от имения проходила целая цепь древних курганов татаро-монгольского происхождения. На восток имение смотрело уже в Сибирь. В нем был старинный дом, принадлежавший еще баронам Розен, чуть ли не декабристам. Около старого дома находилась небольшая церковь, рядом с которой была могила основателя Виноградовского рода.

    Крайне интересна судьба этого человека, выходца из Калужской губернии. Крепостной крестьянин князя Сергея Волконского, он обнаружил большие способности при учении. Князь обратил на него внимание, был доволен его работой и в 18 лет освободил его от крепостной зависимости, отпустив вместе с ним на свободу маленького Васю Климова (в будущем кучера у Александра Николаевича Виноградова). Даровитый юноша Максим Виноградов уехал сначала в Москву вместе с Климовым, пристрастился к откупам и вскоре разбогател, купил затем бывшее дворянское имение, где построил Ницинский винокуренный завод. Часть своей жизни он проводил в уездном городе Ирбите. Сын его, Николай Максимович, жил больше в Ирбите и был уже городской человек. "Первые богачи по Ирбиту были!"- вспоминал впоследствии Александр Николаевич, его сын. Вторым сыном был Николай Николаевич. С обоими братьями мы и встречались в Ницинском.

    Александр Николаевич получил по разделу землю, а Николай Николаевич - дедовский винокуренный завод. В мое время Николай Николаевич жил больше в Екатеринбурге, где у него был прекрасный дом. Это был типичный капиталист-рантье, который часто ездил за границу, вел передовое сельское хозяйство, имея небольшой конский завод. В самые последние годы перед революцией, он построил небольшой винокуренный сельскохозяйственный завод.

    Прежде чем говорить о семье Александра Николаевича, я должен вернуться несколько назад к биографии этого своеобразно интересного человека, с которым я и моя семья встречались в течение многих лет.

    Родился он в бурные шестидесятые годы (1863 г.) в семье, которая пользовалась общим уважением ирбитчан. По тому времени семья была культурной, обладала прекрасной библиотекой. Родители Александра Николаевича жили дружно.

    Общий фон жизни Ирбита крайне однообразен и скучен, город оживлялся только во время Ирбитской ярмарки. Любимым занятием горожан была игра в карты. Еще мальчиком Александр Николаевич любил ездить в Ницинское, где в старом Розеновском доме жил его дед. Имение казалось мальчику настоящим раем. Здесь у него завелся товарищ Оскар, сын экономки немки, служившей у деда. Кроме Оскара, завелись и другие друзья, которые составили веселую компанию, ездили на лошадях, купались. Жили эти ребята без всякого присмотра и чувствовали себя свободными. Зиму мальчик Александр проводил в Ирбите, здесь он брал уроки у ссыльного студента Хитрова, затем у ссыльного А. Ф. Зайчонковского. Отец очень внимательно относился к занятиям мальчика и помогал ему, нередко исправляя дефекты обучения этих преподавателей.

    До 1875 г. мальчик живет в Ирбите, затем его везут в Москву, где он поступает в пансион Воскресенского. Два года он проводит в Москве и затем его почему-то перебрасывают в Пермь, где Александр учится в реальном училище; проходит там два класса (3-й и 4-й). Затем в 1879 г. переводится в Красноуфимское реальное училище. После окончания Красноуфимского реального училища в 1881 г. поступает в Казанский университет вольнослушателем, а в 1882 г. переезжает в Петербург, поступает в университет (1883 г.) и обучается до 1884 г. По-видимому, еще до Петербурга у Александра Николаевича появилась невеста (некая Земляницына). По непроверенным воспоминаниям дочери Александра Николаевича Надежды Александровны этот роман продолжался до 1889 г., но тут произошли события совершенно романтического характера.

    Невеста была оставлена, и ее место заняла Клеопатра Николаевна Эйгер, ирбитчанка, дочь учителя Эйгера. Надежда Александровна рассказывает (в своем письме ко мне от 12 мая 1939 г. : "Клеопатра Николаевна была почти незнакома с Александром Николаевичем, хотя они мельком встречались в Ирбите. Она училась на драматических курсах в Петербурге, по отцу она считалась немкой швейцарского происхождения. Когда Александр Николаевич был арестован в Петербурге, его судьба зависела от начальника тюрьмы, какого-то немца. Мать Александра Николаевича, Пелагея Николаевна решила дать ему взятку 20000 руб., чтобы освободить сына. Так как она очень доверяла сценическим талантам Клеопатры Николаевны, то она попросила ее пойти к тюремщику немцу и, разыграв из себя невесту заключенного, впасть в истерику и сунуть начальнику тюрьмы приготовленные заранее деньги. Эта истерика чуть ли не с обмороком "умилила" начальника тюрьмы, и за полученные деньги он освободил Виноградова. После этого случая Виноградов очень увлекся своей спасительницей и вскоре вступил с ней в брак. Земляницына была оставлена. Что тут правда, что вымысел, сказать очень трудно, но любопытно само происхождение таких романтических легенд, которым верили самые близкие люди.

    Дальше я перехожу к воспоминаниям о Клеопатре Николаевне, сыгравшей немалую роль в моем духовном развитии (то же можно сказать и о влиянии ее на моих сестер, Анну, Татьяну и Наталью). После смерти Клеопатры Николаевны часть ее личного архива была передана мне и хранится у меня. К сожалению, мне не удалось подробно разобраться в нем. Занятый служебной работой и личными делами, я не прочитал сколько-нибудь внимательно ее переписки с моим отцом, утратил часть ее стихов, которые она мне присылала, не изучил многих ее дневниковых записей. И тем не менее образ Клеопатры Николаевны стоит как живой перед моими глазами.

    Из ее личных рассказов и записей можно было установить, что брак ее с Александром Николаевичем далеко не был счастливым в обычном смысле слова, очень уж они были разные и каждый по-своему неуравновешенные. До встречи с Александром Николаевичем Клеопатра Николаевна любила моего отца. Совсем молодыми они встретились в Ирбите в кружке радикально демократической молодежи, увлекшей передовыми идеями своего времени. В этот кружок входили супруги Серебрениковы, Евгения Павловна и Павел Николаевич, Сергей и Дмитрий Удинцевы. Остались очень интересные фотографии этого кружка, на обороте которых каждый из участников записал свои любимые мысли и афоризмы выдающихся мыслителей. Из всех участников молодежных сборищ Клеопатра Николаевна была настроена наиболее идеалистично и романтично. Она исписывала целые тетради своими дневниковыми записями, увлекалась поэтами, сама писала стихи.

    Моему отцу не удалось попасть в высшее учебное заведение, он был вынужден уйти из семинарии после обвинения в хранении нелегальной литературы и ареста, недолгое время работал народным учителем, затем вступил на земскую работу.

    Именно в этот период между Клеопатрой Николаевной и Дмитрием Аристарховичем зародилась нежная любовь.

    Но после встречи с Александром Николаевичем в Петербурге Клеопатру Николаевну победило его бурное и страстное чувство к ней, она изменила другу своей юности, как он изменил своей первой любви.

    Мне кажется, что, даже смотря на меня, Клеопатра Николаевна вспоминала свою первую любовь. А Дмитрий Аристархович, умирая в 1915 г. в Екатеринбурге, уже перед смертью в полубреду вспоминал "Клеопатру", собираясь ехать к ней.

    ... Вот с такой предысторией и застали мы, молодежь, эту своебразную чету. В начале моих посещений Виноградовых я, конечно, многого не знал о них. Нужны были долгие годы, чтобы постепенно раскрылись эти зашифрованные страницы их семейной хроники.

    Я и в Екатеринбурге имел много книг, слышал много интересных разговоров о книгах и о людях; в гимназии у меня были интересные учителя- словесники, но у Виноградовых на меня хлынул поток новых мыслей, новых для меня настроений. Александр Николаевич очень увлекался философией и публицистикой, серьезно увлекался анархизмом Кропоткинского типа. Мальчишкой я часто позволял себе спорить с ним, не разделяя его анархических взглядов. Я бы сказал, что политикой Александр Николаевич занимался меньше, чем философией, поэтому мы подолгу с ним беседовали на отвлеченные темы. Старушка няня (младшей дочери Александра Николаевича Веры) однажды жаловалась Клеопатре Николаевне: "И, что это, барыня, как соберутся Александр Николаевич с Борей, так и заведут разговор, не то об одеялах, не то еще хуже - о дьяволах говорят". И Клеопатре Николаевне приходилось успокаивать старушку, что разговор по вечерам был об "идеалах". О многом было переговорено в такие вечера, и я в первый раз услыхал в этом старом помещичьем доме об основах идеалистической философии, о субъективном идеализме. Отголоском таких бесед на философские темы явилась запись Александра Николаевича в мой альбом "автографов": "Я думаю, что в момент смерти мы поймем, что простая иллюзия ограничивает наше существование нашей личности" (А. В. 1917 г.). Без комментария эта мысль, может быть, не каждому покажется ясной. У Александра Николаевича было две сферы мышления: одна иррациональная, в которую он не каждого пускал, а другая вполне рациональная: хозяйствование, практические расчеты организации труда в земледельческом крупном хозяйстве, каким было Ницинское.

    Не менее сложным человеком была супруга Александра Николаевича Клеопатра Николаевна, урожденная Эйгер. Клеопатра Николаевна прожила с Александром Николаевичем долгую жизнь (с 1884 г. по 1926 г.). Психологически она была характером совершенно противоположным своему мужу. У меня не осталось документов, рисующих биографию Клеопатры Николаевны до ее брака. Дочь учителя Эйгер, родители которого каким-то чудом попали на Урал из Швейцарии, Клеопатра Николаевна получила среднее образование, была одно время народной учительницей. Отец умер, после смерти его остались четыре девушки дочери: Клеопатра, Антонина, Ольга и Александра. Антонина рано умерла от туберкулеза, Александра сделалась телефонисткой в уездной земской управе, а Ольга стала народной учительницей в одной из школ Ирбитского уезда. Вдова Эйгер осталась без всяких средств. У нее был брат, разорившийся купец Николай Васильевич Дворников. Он содержал в Ирбите маленькую переплетную мастерскую. Последние годы жизни Дворников жил в Ницинском. Александр Николаевич вообще немало помогал этой семье.

    Клеопатра Николаевна выросла в традициях тургеневского романтизма, она до безумия любила стихи, всю жизнь увлекалась художественной литературой, сама охотно и много писала. К сожалению, после революции вся ее библиотека и многочисленные дневниковые записи, рукописи в значительной степени утеряны, так как семья Виноградовых была выселена из помещичьего старого дома. После смерти Клеопатры Николаевны небольшая часть ее архива была доставлена мне ее покойной дочерью надеждой Александровной (по мужу - Шульц). Я благоговейно храню эти записи близкого мне человека, в них занесены многие тяжелые переживания и восторженные мечты романтически настроенной женщины конца XIX – начала XX в.

    Собственных стихов Клеопатры Николаевны в этой части архива осталось мало. В значительной степени архив Клеопатры Николаевны сохранил любимые ею стихи других авторов. К этому материалу мы еще вернемся в дальнейшем. На моей памяти у Виноградовых было трое детей: старший сын Сергей, дочери Надежда и Вера. Все они в момент писания этих мемуаров уже умерли. Когда я и мои сестры бывали в Ницинском, семья была в полном составе. Мы, молодежь, содержательно и весело проводили время: интересные разговоры, много книг, исключительная начитанность супругов Виноградовых и беседы с ними - все это наполняло жизнь большим и хорошим содержанием. Музыки в этом доме не было, кроме, может быть, хорошего граммофона с несколькими пластинками. Но музыку заменяла литература. Мне даже хочется сейчас взять один из альбомов Клеопатры Николаевны и процитировать хотя бы начало тех стихотворений, которые она переписывала или вкладывала в свой альбом. Чаще всего это было связано с определенными общественными событиями. Помню, когда я приезжал мальчиком в 1904 г., Клеопатра Николаевна очень тяжело переживала русско-японскую войну.

    Вот что она выписала в свой альбом:

    Война - это слезы невинных страдальцев

    Война - это голод, болезнь, нищета.

(Дмитриев "Новое время", № 10104.)

    Это точно отражает ее мысли. Ей нравится поэма Горького "Разрушенный мол", посвященная борьбе за свободу, и Клеопатра Николаевна переписывает ее в свою тетрадь. Это ее надежды и вера в освободительное движение. Всю жизнь она любила "печальника горя народного" Николая Алексеевича Некрасова, и в ее альбом попадают стихи Чюминой "На юбилей Некрасова". Продолжающая волновать Клеопатру Николаевну русско-японская война побуждает ее выписать из французской газеты "Фигаро" несколько анекдотов, высмеивающих самодержавие. Кроме патриотических стихов, в альбом Клеопатры Николаевны попадают и записанные ею беседы с солдатами, вернувшимися после войны, резкая критика по поводу наших неудач в русско-японской войне. Ей нравятся оппозиционные стихи Лукьянова из газеты "Наша жизнь" (1904 г.) на тему ожидания русской Конституции. В памяти Клеопатры Николаевны живет еще образ великого социалиста-утописта Н. Г. Чернышевского, и в тот же альбом она выписывает посвященные ему стихи некоего "К. Ч." из газеты "Наша жизнь" (1904 г.). В годы Столыпинской реакции Клеопатра Николаевна вспоминает стихи "Гадмер" из газеты "Утро" (1906 г.) о тяжелом положении русского народа, который перенес и князей, и гнет боярский, гнет крепостнических оков" (явные перепевы Некрасова).

    На эти публицистические темы в семье Виноградовых постоянно ведутся беседы. Александр Николаевич в вечерние сумерки любит распевать: "На старом кургане, в широкой степи, прикованный сокол сидит на цепи". Но Клеопатра Николаевна уходит в мир лирической поэзии. Со своей младшей дочерью Верой она любит читать стихи Фета, Полонского, Майкова, словом, тех, кого в свое время называли поэтами чистого искусства. Я не хочу утомлять читателя выписками из ее альбомов, я помню эти стихи в ее чтении; она читала их, сидя в глубоком кресле, около своего письменного стола, слева от которого висел портрет Элеоноры Дузе, около нее всегда располагалась такса Динка, которая также принимала участие в слушании стихов.

    Иногда эти стихи читались во время прогулок по замечательному Ницинскому бору. Клеопатра Николаевна и Вера знали наизусть массу стихов, Сергей и Надя в чтении стихов принимали почему-то меньшее участие. Но тут я должен припомнить коренные разногласия между Александром Николаевичем и Клеопатрой Николаевной. Он как-то спросил меня: "Что ж все стихи читаете? Ох, уж мне эта романтика!".

    Несмотря на разногласия, они все же понимали друг друга, хотя внутренне Клеопатра Николаевна чувствовала себя несчастной. Александр Николаевич нередко был груб и резок. Сергей его боялся и, из-за благодаря мягкости характера, легко поддавался разным посторонним влияниям; то он поверхностно увлекался эсерством, то волочился за девушками, которые не всегда обращали на него внимание. После реального училища в Тюмени он поступил в Петербургский сельскохозяйственный институт, увлекаясь лекциями Генкеля и работой с микроскопами. Мать была болезненно привязана к нему, но значительную часть своих симпатий она отдавала Вере, девушке рано развившейся, страстно любящей поэзию и природу. Кто бы из нас мог подумать, что эта сероглазая мечтательница уже носит в себе губительные страсти? Незадолго до революции Ницинское потрясла страшная драма.

    Воспоминания старого человека несколько напоминают обзор дельты большой реки. Скоро река уйдет в море, но пока еще не ушла, хочется побывать на всех протоках в движении большой реки и притом так, чтобы не забыть главного русла. Таким главным руслом является для меня екатеринбургская семья с бабушкой и мамой во главе. О бабушке и маме я уже писал и буду писать еще несколько раз, но остановлюсь сейчас на двух моих дядях - Николае и Владимире Маминых. Скажу также несколько слов о Сергее Аристарховиче Удинцеве, жившем в Екатеринбурге.

    Маминский дом в Екатеринбурге я не представляю себе без колоритной фигуры Николая Наркисовича. Он жил с бабушкой и мамой всю жизнь. В теперешнем мемориальном музее им. Мамина-Сибиряка ему принадлежала небольшая комната, расположенная прямо от входа через переднюю. Направо от входа находилась небольшая терраса в маленьком садике. Комната Николая Наркисовича отапливалась печкой, которая была в прихожей. Нельзя сказать, чтобы комната эта содержалась в большом порядке. Старый холостяк имел много причуд. Он не пускал, например, к себе в комнату нашу прислугу для очередной приборки. "Дайте мне спокойно умереть", – убеждал он бабушку, которая в ответ только махала рукой на странности своего первенца. Николай Наркисович был первым сыном Наркиса Матвеевича и Анны Семеновны. Родился он в далекой Егве, на севере Пермской губернии в стране пермяков, решетниковских "подлиповцев". При крещении Николая Мамина его восприемниками были "дворовый" человек графини Строгановой Яков Кривощеков и жена Кудымкорского священника. Николай Наркисович очень гордился своим крестным отцом, который был чуть ли не родоначальником известной на Урале фамилии Кривощековых, давшей нескольких крупных представителей уральской интеллигенции - художников и ученых.

    Николай Наркисович окончил Екатеринбургское духовное училище и в 1866 г. поступил в семинарию, из которой был исключен чуть ли не со второго курса. Он сам шутил, что исключен был за громкое поведение и тихие успехи. По-видимому, причиной исключения были главным образом алкоголизм и связанные с ним похождения. В юности Николай Наркисович был красив и нравился девушкам. Мамин-Сибиряк вывел его в нескольких своих произведениях, например, "На рубеже Азии". После семинарии Николай Наркисович работал одно время делопроизводителем у благочинных в Екатеринбургском уезде, пробовал заниматься переплетным мастерством, выполнял некоторые столярные работы. Когда Дмитрий Наркисович переехал в Екатеринбург в 1878 г, обладая отличным почерком николай много для него переписывал. Но временами заработки у него как-то не удерживались. Он быстро бросал начатую работу и переходил на другую. Начиная с 1880 г. Николай часто пил запоями, исчезал из дома, опускаясь на самое "дно". Мне он однажды сказал: "А знаешь, "Башку"-то я подсказал Дмитрию написать. Надо бы нам подписать его братья Мамины. Ну, да ничего, писал-то все-таки он, а я только рассказывал". Он вообще был мастер рассказывать. Когда бывал в Петербурге у Дмитрия Наркисовича, рассказы уральца любили слушать Ольга Францевна и Аленушка. Николай Наркиссович подписывался в библиотеке, где старался брать главным образом детективные романы с приключениями.

    Он превосходно играл на гармонии, которая в конце концов была пропита. Николая Наркисовича часто можно было встретить на улицах города, по которым он любил фланировать. Вероятно, его знал весь Екатеринбург того времени, а он-то уж знал, конечно, всех, сколько-нибудь известных в городе лиц. По соседству с нашим домом был дом мелкого торговца Фрола Ивановича Домрачева, который потом перешел к купцу Маршину. У Домрачева были еще и купальни и лодочная станция на городском пруду. Над входом в Маршинский магазин висела большая вывеска с изображением колокола и надписью: "Коньяк Шустова". Нередко можно было слышать фразу Николая Наркисовича: "Я ухожу посидеть под колокол". Там собиралось несколько таких же бездельников как мой дядюшка, и они подолгу сидели и судачили.

    Но все это было хотя бы безобидно, хуже было, когда Николай Наркисович не мог дойти до дома. Мои сестры вспоминают, как он однажды свалился у подъезда нашего дома и некоторое время лежал там, пока его не заметил случайно проезжавший на своем рысаке владелец макаронной фабрики Крюковский. Он остановился около нашего дома, сошел с экипажа и бережно подтащил несчастного пьяницу к парадной двери. Затем дал звонок и уехал. Бедная бабушка едва не сгорела от стыда.

    Временами Николай Наркисович уезжал погостить в село Бобровку, где жил его двоюродный брат Павел Петрович Луканин. Николай Наркисович любил эту семью скромного псаломщика, с которым его связывали воспоминания детства, но нередко он и жаловался на скупость этой семьи, которая жила буквально на "медные деньги".

    Более интересными были для дяди Николы выезды его в Далматовский монастырь. Большой монастырь с громадными крепостными стенами был выведен Маминым-Сибиряком в повести "Охонины брови". У монастыря было большое хозяйство: посевы, промыслы. Отец Агафон был прекрасный хозяин, но славился своей суровостью, за что и был удален впоследствии на покой. Николаю Наркисовичу, должно быть, не особенно нравилось долго жить в монастыре, где был строгий распорядок всей жизни, и он с охотой возвращался в Екатеринбург.

Анна Семеновна с огромной любовью относилась к своему первенцу, прощая ему все его недостатки, а он отвечал ей большим почтением. Когда Анна Семеновна умирала, она вызвала меня к себе как старшего внука и просила заботиться о несчастном Николае, который нуждается в попечении. Нужно сказать, что Николай Наркисович неизменно получал помощь от Дмитрия Наркисовича, а затем, после смерти Дмитрия Наркисовича, и от Ольги Францевны. Умер он 26 декабря 1916 г. Шестидесяти шести лет от роду, и был похоронен на Ивановском кладбище.

 

 

Главная страница