Рождение промысла

    Жизнь соотечественников от мала до велика, обучающихся сегодня в школах, колледжах, вузах, занятых на предприятиях, в крупных учреждениях, где царствуют фабрики-кухни, просторные столовые, буфеты с горячими закусками и прочие виды общепита, невозможно представить без ...подноса. Это древнее изобретение уже несколько тысячелетий служит человечеству в качестве непременного атрибута бытового и дипломатического гостеприимства, праздничных и торжественных застолий. На Русь, как сообщают этнографы, подносы пришли с Востока. Делались они там из меди, олова, латуни, а для коронованных и знатнейших особ – из серебра и золота. Объединял их изъян, свойственный всем цветным и благородным металлам: увесистость, повышенная деформируемость из-за мягкости материала и, наконец, окисляемость поверхности, требовавшей, за исключением золота, постоянной чистки.

    В широкий обиход россиян такие подносы вошли еще в XVII в. Однако возникновение "железного дела" на Урале способствовало появлению медных и железных расписных подносов. И уж коли речь зашла о "железном деле", невозможно не вспомнить о Демидовых, заслуга которых перед Отечеством, бесспорно, велика, и особенно о первом из них – Никите Антуфьеве, личности поистине легендарной. Множество грехов приписывалось бывшему тульскому кузнецу, но даже отъявленные хулители и завистники признавали его мощную энергию, деловую хватку и трудолюбие. И совсем уж неслучайно пользовался Демидов доверием царя Петра: исполнял заказы сноровисто, по-иноземному добротно и брал недорого.

    Именно "Демидычу" поручил государь испытать образцы руд, найденных горщиками Верхотурского воеводы Д. Протасова. Фузеи из магнитного железняка с Тагила и Нейвы вышли отменные, с прочнейшими стволами. "Руда сия, – докладывал туляк нетерпеливому царю, – плавится с выгодою, а железо из оной в оружейном деле ни много не хуже свейского".¹

    Вынашивавший планы расширения территории России, отрезанной от Черного и Балтийского морей, Петр I спешно приказал в 1698 г. воздвигнуть на реке Нейве у деревни Федьковки завод, названный вскорости Невьянским. Пока он строился, вспыхнула Северная война, опустошившая скудные запасы оружия. Роль главного арсенала отводилась богатому сырьем и топливом уральскому индустриальному краю. Между тем "бергмейстерам" от казны, зачастую иностранцам, раздобревшим на щедром жалованье, спешить было некуда... И когда тульский кузнец, тянувшийся к большой коммерции, испросил у государя Верхотурские заводы в аренду с оплатой ее военными припасами, Петр охотно согласился, ибо знал цену слова Мастера!

    По царскому указу от 4 марта 1702 г. Невьянский завод передавался во владение Никите Демидову. В первую очередь ему ставилась задача увеличить выплавку металла и производить как можно больше пушек, мортир, фузей, палашей, тесаков и прочего батального снаряжения.² Синекурой здесь и не пахло. Накоротке знакомые с царем железозаводчики-арендаторы вовсе не были бесконтрольными князьками, как их привыкли изображать. За недоплату податей, сдачу бракованных изделий им грозила такая же расправа, как и закрепощенным невольникам: коль скоро победа над шведами во многом ковалась в тылу, производственный "регламент" подчинялся законам военного времени. И головы за провинность снимались независимо от того, к какому сословию принадлежали жертвы.

    Дальновидный туляк начал развивать железную промышленность не на голом месте. Знал Демидов, что на Урале по западному и восточному склонам хребта давно уже лепились "мужицкие заводы" – кричные домницы русских поселенцев, мануфактурные предприятия братьев Тумашевых, Ульяна Кузнецова, Федора Молодого и других смельчаков.³ Однако себестоимость продукции у них при дороговизне сырья достигала таких высот, что рисковавших безоглядно вскоре постигло полное банкротство.

    Пробный камень хозяйствования Демидовых на Урале – Невьянский завод, купленный позднее Яковлевыми, не вошел в состав их легендарной вотчины. Через полтора-два десятилетия интенсивной плавки его прожорливым домнам стало не хватать залегавших окрест руд, иссякли и ближайшие лесные массивы. Заботясь о будущем, дальновидный Никита переносит главные операции севернее, где рудознатцы сыскали целую гору магнитного железняка и медную руду. Снайперски выбрав площадку непосредственно рядом с месторождением, посреди вековых лесов, на водоразделе, открывавшем путь баркам с металлом в Европу и Азию, Демидов с ведома благосклонного к нему государя закладывает в 1720 г. Выйский медеплавильный и крупнейший на Урале Нижнетагильский железоделательный заводы. Проектировались и оснащались они по лучшим мировым образцам.⁴

    Никита Демидов, памятливый к нравоучительным бывалыцинам, разумеется, знал о неудачах предшественников и учел их ошибки. Вряд ли довелось бы ему войти в историю родоначальником знаменитой династии промышленников, начни он свою деятельность на Каменном Поясе с обслуживания частного рынка, в ту пору узкого и малоемкого. Первенец – Невьянский завод обещал верный барыш лишь при условии долговременного казенного заказа на предметы вооружения. Оттого и добивался туляк царской милости, чтобы поставкой орудий, бомб, ядер да клинков сколотить первоначальный капитал, который затем толково употребили и он сам, и его разворотливый сын Акинфий.

    Усердные любители батогов и вырывания ноздрей для пуска сложного заводского механизма не годились. Отладка его была по плечу личностям иного чекана: мозговитым, изучившим порученное дело до тонкости, с блестящими организаторскими способностями. Надо ли доказывать, что именно Никита Демидов сполна обладал такими качествами?

    Беллетристы и некоторые ученые единодушно винят тульского кузнеца, якобы "по трупам" рвавшегося к знатности и привилегиям, в беспощадной эксплуатации крепостных. Волосы шевелятся, когда читаешь о кровавых расправах с ослушниками, о томлении кандальников в невьянских подземельях и прочих ужасах. Но если руководствоваться достоверными фактами и интерпретировать их беспристрастно, то приходишь к выводу, что нетерпимость Демидовых к лодырничеству и надувательству, кстати, чрезмерно преувеличенная, обусловливалась не алчностью и звериной их натурой, а сурово-бескомпромиссным характером эпохи.

    Далеко не сразу Петру и его необстрелянным полководцам удалось одержать виктории над спесивым Карлом XII. А создаваемые регулярная армия и флот нуждались во все большем количестве вооружения и боеприпасов. Никита и помогавший ему Акинфий челноками сновали между Невьянском, Санкт-Петербургом и арсеналами. Изнеженные баричи да лежебоки не согласились бы впрячься в такую лямку, за какое угодно вознаграждение.

    Бурные темпы производства наряду с первоклассными механизмами обеспечивали тысячи приписанных к демидовским мануфактурам горнорабочих и крестьян. Вспомоществование государственной казны, отдавшей в распоряжение энергичного заводчика население прилегавших волостей, далеко не полностью удовлетворяло потребности в рабочих руках. Ссылаясь на оборонный заказ, добился хитроумный тулянин права покупки крепостных и найма свободных пришлых, нетяглых людей с паспортами...⁵

    Отовсюду стекался к Демидовым притесняемый светскими и церковными феодалами трудовой люд, прослышав об укрывательстве заводчиками "летных". Стоявший на страже государственных интересов В.Н. Татищев, конфликтовавший с "подлородными выскочками", жаловался Правительствующему сенату, что бесполезно наводить у туляков справки о беглых, поскольку те никогда не выдают "утеклецов"... И действительно, основную массу работных людей у них, за исключением подаренных царем тульских мастеровых да приобретенных на свой счет крестьян села Фокино, составляли бежавшие от непомерных повинностей и голода хлебопашцы, прежде всего старообрядцы. Приток обездоленных в демидовское гнездо особенно усилился при Акинфии Никитиче в неурожайные 30-е гг. XVIII в.⁶

    Раскольников демидовские порученцы встречали с особым радушием. Среди них было немало прирожденных знатоков железного дела: горщиков, рудоплавов, ковалей. Наплыв раскольников объяснялся и убогостью поморских нив, и карательной политикой имперской администрации, выкуривавшей скиты в Центральной России и обложившей непокорных сектантов двойной податью (отсюда и их название – "двоеданы"). Крайнюю враждебность питал к ревнителям "древлего благочестия" нижегородский епископ Питирим, вынудивший их покинуть укромное некогда Заволжье и уйти с керженецких пепелищ на Урал и далее, в бескрайнюю Сибирь. Сменивший Татищева и друживший с Демидовыми Вилим де Геннин будто не замечал оседавших у них беглых, тем более что старообрядцы относились преимущественно к государственным, а не к помещичьим крестьянам.⁷

    Покровительство Демидовых раскольникам в соответствии с христианскими заповедями любви к ближнему маловероятно. Скорее житейская наблюдательность и трезвый расчет подсказывали заводовладельцам, что если горемычных страдальцев приласкать да обогреть – с ними горы своротишь! Не следует забывать, что демидовская вотчина складывалась в условиях доминирования натурального хозяйства и все в горнозаводских селениях, от плотин и домен до последнего гвоздя, изготовлялось доморощенными умельцами. Отсюда и почтение к мастерам, в привлечении которых проницательные Демидовы видели залог коммерческих успехов и возвышения своей вотчины.

    При пестроте новоселов среди жителей Нижнетагильского и Выйского поселков – а были среди них великороссы, украинцы, шведы, немцы, поляки и прочие – выделялись три профессионально-этнических группы. Старейшую из них представляли командированные властью на Урал тульские и подмосковные металлурги. Вторую образовали кержаки-старообрядцы, изначально селившиеся вокруг заводов, и число их неуклонно увеличивалось. Третья сформировалась несколько позднее из разлученных с солнечной Малороссией киевско-черниговских крестьян.

    Раскольничьи общины просачивались на Каменный Пояс еще в допетровские времена. Именно тогда в их замкнуто-патриархальных семьях, исстари тяготевших к домашнему ремеслу, и зародились неземледельческие промыслы. Хлебопашество на горном Урале по суровости климата и бедности почв себя не оправдывало. Кормились религиозные отшельники до массовой русской колонизации резанием деревянной утвари и посуды, росписью икон. В городах-острожках привилось изготовление оружия, доспехов, бытовых и хозяйственных металлоизделий. Однако полученное из местных "болотных" руд кричное железо еще заметно уступало качеством привозному – олонецкому, устюжскому и тульскому.⁸

    Испытывая на первых порах острейшую нехватку специалистов, Демидовы обращались за помощью на казенные предприятия, всемерно приманивали на новостройки каменщиков, плотников, сведущих в металлообработке ремесленников из Верхотурского и Тобольского уездов, промысловых центров Поволжья и северо-запада России. Навыками профессиональных мастеров Тулы или Каширы такой контингент, разумеется, не обладал, поэтому доверялись ему поначалу лишь вспомогательные операции.⁹ Но шли годы, и недавние подручные, возмужав и подучившись, заправляли уже всем циклом работ.

    Введенный с 1725 г. на полную мощность Нижнетагильский завод едва справлялся с напряженными заданиями казны. Ночную мглу ежедневно озаряли сполохи плавок, гулкую раскатистую дробь выстукивали молоты. Разрастался по берегам пруда и отлогим скатам ложков поселок.

    Заселялся он на старорусский манер концами. На Ключах обосновались старообрядцы-кержаки вперемежку с православными горняками и металлургами. Выю обживали ремесленники. В центре располагались господский дом, административные здания, особняки высокопоставленных служащих и купечества. Иной читатель удивится: разве допускали в свою цитадель Демидовы посторонних коммерсантов? Не только допускали, но и в снабжении населения продовольствием, фуражом, товарами первой необходимости даже поощряли. К тому же законодательство первой половины XVIII в. освобождало мелкое производство и торговлю на горных заводах от всякого рода пошлин, что делало узловые пункты вроде тагильского прибыльными для торгово-промышленного сословия.¹⁰

    Грамотные кержаки цепко ухватывались за престижные заводские специальности. Но большая часть их подвизались на вспомогательных и сезонных работах. Выполнив обязательный "урок" по заготовке дров или угля, они в оставшееся время могли трудиться по вольному найму, то есть за повышенную плату, либо промышлять сезонными заработками. Многолошадные куренщики из раскольников обычно брали подряды на поставку топлива, избавляя Демидовых от лишних заготовительных хлопот. Ну, а подряды – занятие доходное, на них и разжилась старообрядческая верхушка, незаметно прибравшая к рукам коммерцию и внезаводские ремесла.

    Всемерно ограничивая предприимчивую мелюзгу, заводчики не трогали крупных торговцев. Оно и понятно: те наполняли хлебозапасные магазины, обували-одевали мастеров, находили сбыт излишкам металла, выручали кредитом. Нехватка денег при тогдашнем архимедленном обороте капитала была явлением хроническим, так что Демидовы частенько прибегали к услугам зажиточных торгашей. В отличие от толстосумов-ростовщиков Ирбитской и Нижегородской ярмарок местные финансисты по-добрососедски предоставляли заемщикам беспроцентные ссуды.¹¹ Услужливые "банкиры", само собой разумеется, пользовались ответным благорасположением заводчиков, и оптово-розничная торговля в демидовской вотчине процветала.

    Всякий занимавшийся коммерцией тагильчанин имел целью прибыток. Неудивительно, что уже в недрах феодализма однородная масса крепостных стала расслаиваться. Выкристаллизовалась прослойка имущих торговцев, подрядчиков, часто выкупавшихся на волю. Процесс социальной дифференциации, наметившийся с оживлением товарно-денежных отношений еще во второй половине XVIII в., заметно ускорился в XIX столетии, особенно после того как горнозаводские повинности были заменены денежными платежами. На первых порах богатевшие торгаши нанимали для исполнения заводских работ обездоленных собратьев, а впоследствии выплачивали хозяевам за уклонение от обязательных повинностей денежный оброк.¹²

    Наряду с торговлей провиантом, тканями, готовым платьем не могли Демидовы обойтись и без ремесел. Тагильский завод выпускал всевозможные сорта металла, предметы вооружения, строительное литье для высочайшего двора. Но как сапожник, гласит пословица, ходит без сапог, так и новоселы жаловались на отсутствие незаменимых в хозяйстве топоров, ведер, разной посуды. Волей-неволей пришлось Демидовым создавать и внезаводское производство. Однако строжайше воспрещались "огнедействующие" заведения, увеличивавшие расход топлива. Оно казалось уже не таким неиссякаемым, окрестные лесные дачи таяли на глазах.

    Кузнечными мастерскими поначалу разрешалось обзаводиться ветеранам-тулякам и каширцам, подорвавшим здоровье у раскаленных печей и горнов. Старая гвардия Никиты и Акинфия болезненно реагировала на конкуренцию. Поэтому осмотрительные кержаки, исстари склонные ко всяческому рукоделию, остановили выбор на кузнечно-клепальном промысле. Во-первых, его можно было осваивать, не боясь, что тебя станет преследовать экономившее уголек начальство, так как в дело шел преимущественно холодный металл. Во-вторых, этот промысел сулил постоянный заработок, ибо в клепаных изделиях нуждались не только поселяне, но и сами заводы. Достаточно назвать лишь некоторые виды универсального ассортимента последних: рудничные бадьи и подойники, приисковые ковши, трубы к водоотливным насосам, противни и т.п. Но по мере того как потребности тагильчан насыщались прозаичнейшими тазами, лопатами да кайлами, стали появляться на Торжках, у лавочников расписные подносы, шкатулки, табакерки и подобные им вещи "для души и приятного времяпрепровождения"...

    На изготовление этих безделушек, посуды и разнообразной утвари вначале шла, главным образом, чистая и так называемая зеленая (сплав с цинком) медь, из которой отковывалась латунь. Выплавку красного металла Акинфий внедрил тотчас же после основания медно-посудного производства в Екатеринбурге. В 1729 г. запустил он Суксунский завод, действовавший в единой цепочке с обеспечивавшими его полупродуктом Ашанским и Бымовским заводами в Кунгурском уезде. Завел он в Суксуне, кроме меднолитейной, еще латунную и токарную фабрики, поставив дело на широкую ногу. Демидовская продукция от незатейливых кухонных принадлежностей до изысканных предметов барского стола широко расходилась по России.¹³

    Медь и медные сплавы, как известно, материалы пластичные, легко поддающиеся гибке, протягиванию, выколачиванию, позволявшие творить чудеса при ковке и отливке тонкостенных фасонных изделий. Чего только не делали из красного и золотистого металла суксунские умельцы: стародавние братины, ковши, блюда, кружки, стопки (непременно луженные изнутри), ларцы-"теремки", шкатулки для ювелирных украшений. И, разумеется, подносы: для писем или под горячительные и освежающие напитки. Сработанные безымянными мастерами вещи отличались добротностью и красотой отделки. На это указывали многие современники, в том числе и посетивший Суксунский завод академик И. Лепехин.¹⁴

    Навыки обработки меди и латуни мастера, полуосознанно тянувшиеся к прекрасному, довели через непродолжительное время до истинно художественного уровня. Медную посуду разрисовывали при помощи чеканов орнаментальными узорами, изображениями райских птиц с удалыми молодцами и красными девицами. Грубоватые, во многом еще несовершенные приемы декорирования металлов стали тем непересыхающим родником, из которого берет начало самобытное, блистательное и многогранное прикладное искусство Урала.¹⁵

    Разведанных по склонам Уральского хребта залежей медной руды Демидовым, впрочем, хватило ненадолго. Вездесущий Акинфий отыскал, когда понадобилось, серебросодержащую медь на Алтае, но транспортировка ее с Колыванских заводов обходилась в копеечку. Изделия из дорогостоящего сырья предназначались главным образом для владельцев тугих кошельков. В обиходе же простонародья нарядную медную и латунную посуду постепенно вытеснила более дешевая, не нуждавшаяся в чистке железная. Не сразу, конечно, листовое железо одержало победу. Чрезвычайная трудоемкость изготовления "крышечных досок", отковывавшихся в лист из прутков и по несколько раз разглаживавшихся под молотами, ограничивала их использование для бытовых надобностей. Тщательно проверяемые самими управителями, "доски" в основном экспортировались в Западную Европу или поставлялись в столичные и крупные губернские города на кровлю дворцов и административных зданий.

    Выделка листового железа и жести ускорилась на Урале благодаря тому, что В. де Геннин позаимствовал в Саксонии плющильные машины, отдаленно напоминавшие будущие прокатные станы, что нашли массовое применение в уральской металлургии с 80-х гг. XVIII в. Но и несложные в устройстве "плющилки" заметно облегчили труд "дощатых мастеров", увеличили его производительность. Плющильные машины, как и многие другие новшества, Демидовы употребили одними из первых. В результате возникли предпосылки для наполнения рынка и кровельным материалом, и относительно дешевой посудой, в особенности плоской: блюдами, тарелками, подносами... Жесть-то ведь – не податливая медь, ей любую форму не придашь! ¹⁶

    Чрезмерная себестоимость и нехватка листового металла, приготовляемого вручную, прежде обусловливала штучный выпуск подносов к случаю. Круг их обладателей исчерпывался нужными заводчикам персонами: влиятельными при дворе аристократами, чиновниками берг-коллегии, иноземными партнерами. Революционная по сути, обжимка заготовок между вращающимися валками "плющилки" способствовала не только удовлетворению спроса на необходимую кухонную утварь, но и проникновению в среду средних сословий не совсем обязательных в быту "досужих вещей": подносов, шкатулок, ларцов. Популярность радующих глаз безделушек стремительно росла, что, вероятно, и приохотило старообрядцев к украшению живописью, наряду с привычным деревом, также и металла. И это открыло перед художественной росписью новые горизонты...

    По версии ряда историков, искусство малевания имеет не тагильское происхождение, а занесено в демидовскую вотчину из Туринска.¹⁷ Так ли это на самом деле? Напомним, что старинный Туринск, связывавший аванпост российской колонизации на Урале город Верхотурье с Тюменью, основан в 1600 г., на целых 125 лет раньше Нижнего Тагила. Помимо бесстрашного купечества, многочисленных ямщиков, в нем, как и в уездном Верхотурье, укоренилось немало ремесленников, по-тогдашнему "художников".¹⁸ Большинство из них переселилось на государеву пашню Зауралья из Поморья: Холмогор, Сольвычегодска, Великого Устюга и других известных центров ремесла.¹⁹ Праздношатающийся народец у людных трактов не селился, катился дальше в сибирскую глухомань, дабы не попасть в лапы воеводских команд, которые отлавливали беглых. А вот рукодельные выходцы с Архангельщины и Вологодчины, напротив, обживали бойкие перепутья: сюда их привлекало большое число покупателей на изготовляемые ими товары. В Туринске, к примеру, как и в стольном Тобольске, богомазы с Владимирщины, Ярославщины и из строгановских вотчин заложили настоящую школу иконописи. В XVII - начале XVIII вв. город на Туре славился не только резвыми тройками, пышными караваями да вкусной обь-иртышской рыбой, но и квалифицированными иконописцами, которые к тому же уверенно осваивали и светскую живопись.²⁰

    Туринские хлеботорговцы, проторившие дорогу в Невьянский, а затем и в Нижнетагильский заводы, везли из них разносортное железо, бракованные "крышечные доски", увидев которые, местные богомазы сразу уразумели выгоду росписи на металле. Но в Туринске этот материал, ценившийся едва ли не на вес золота, художникам был недоступен. А тут еще московское правительство ужесточило пашенное и оброчное обложение зауральских поселян, активизировало под давлением феодалов сыск беглецов.²¹ Вследствие негативных обстоятельств многие, даже убеленные сединами богомазы охладевали к малодоходной росписи деревянной утвари, воспроизведению шаблонных ликов святых и перебирались в заводские поселки к Демидовым, надежно укрывавшим даровитых холопов от разыскивавших их помещиков и государственных фискалов.

    Иными словами, безоговорочно принять туринскую версию нельзя, хотя она и не противоречит распространенному в литературе мнению о том, что уральская роспись на металле генетически восходит к иконописи, преимущественно старообрядческой. Зерна, не выколосившиеся на туринской почве, сгинули бы бесследно, не одари ими выходцы с Туры предприимчивых тагильчан. Спорить о приоритете старожилов или новоселов Нижнего Тагила в основании промысла, думается, бесполезно. Фундамент многообещающего "ремества", по-видимому, закладывался совместными усилиями. Несомненно одно: именно горнозаводская, а не деревенская или посадско-городская среда стала колыбелью промысла, вобравшего лучшее из сокровищницы народных талантов.

    В железоделательной мануфактуре, располагавшей уникальной производственной базой и одновременно изолированной от внешнего мира, складывался весьма своеобразный бытовой уклад. Изначально гордились поселенцы не родовитостью и не скапливаемым по чуланам барахлом, а всеумеющими натруженными руками. Всякое ремесло было в Нижнем Тагиле почетным, оттого и кипела в нем жизнь неумолчной речной быстриной. Не то что в Туринске, обреченном на прозябание после того, как наезженный тракт отвернул от него и зазмеился от Верхотурья стороной через ярмарочный Ирбит, Тагильский и Невьянский заводы к новому административному центру горного края – Екатеринбургу.

    У исследователей, которые обосновывают закономерность появления живописи на металле в индустриальном Тагиле, нет особых разночтений. Но авторы некоторых популярных и научных изданий принижают роль Демидовых, стремясь доказать, что художественная роспись зародилась уж если не против их воли, то уж явно без соучастия заводчиков. Однако из сохранившихся архивных документов с неопровержимостью следует, что Демидовы стояли у истоков любого сколько-нибудь значимого начинания в своей вотчине. Отдадим им должное, умели они разбудить творческое вдохновение, направить энергию способных и одержимых натур в общеполезное русло.

    Самому основателю частной железоделательной промышленности Никите, грезившему самолучшими домнами, кричными горнами, нянчившему мастеров для них, чтобы обеспечить воинству Петра боеспособность, было, конечно же, не до художеств. Вчерашний кузнец не щеголял в новомодных платьях, не вельможествовал, жил просто. Но уже сын Акинфий, глотнувший книжной науки и заграничных впечатлений, потянулся к роскоши и альковному блеску. Целеустремленный и любознательный, собрал он с помощью горщиков редкую коллекцию минералов, которую подарил впоследствии Московскому университету. Завораживала баловавшегося грифелем строителя-землепроходца и скидывавшая аскетичные религиозные одежды живопись. В собрании Акинфия насчитывалось свыше 170 разносюжетных полотен...²² Увлечение первенца Никиты коллекционированием диковинных и изысканных вещей, эволюционировавшее затем в покровительство искусствам и наукам, стало для Демидовых наследственным и исключительно значимым. Акинфий Никитич всячески опекал запримеченную им роспись металлических изделий, советовался на сей предмет с работавшим у него в начале 1730-х гг. живописцем Мироном Аврамовым.²³ Немалый прок усматривал заводчик от красовитого ремесла...

    В 1745 г., надломленный потерей Колыванской жемчужины и предстоящим судебным разбирательством, Акинфий Никитич скончался. После его смерти разросшееся демидовское имение было поделено между тремя сыновьями: невьянская часть досталась Прокофию, ревдинская – Григорию, а обширнейшая и богатейшая нижнетагильская – Никите.

    Заводчик в третьем поколении, снискавший потомственное дворянство, Никита Акинфиевич (1724–1789) был уже типичным барином Екатерининской эпохи, не чуждым идеям просветительства, переписывавшимся с его корифеями Вольтером и Дидро. В отличие от своего батюшки, возводившего заводы десятками, он не гнался за их количеством, но размещал предприятия рационально, сообразно запасам водной энергии, руды и топлива. Никита-второй умножил доходы введением в хозяйственный оборот ресурсов восточной половины имения, где выросли Нижне- и Верхне-Салдинский заводы.

    Ускорявшийся технический прогресс не позволял обходиться дедовским багажом, вариться в собственном соку, поэтому Никита Акинфиевич завел обычай при пробуксовке какого-либо производства нанимать иностранных инженеров. Администрацию свою, вплоть до высшей, укомплектовал башковитыми, сноровистыми крепостными, которых предварительно направлял учиться горному делу, механике, архитектуре, литейному и прочим искусствам за границу.²⁴

    Обучение "чистым" и практическим наукам в Швеции, Англии, Германии было целесообразнее, ибо доморощенные кадры, в отличие от иностранцев, не претендовали на солидное вознаграждение. Потребность же в специалистах росла и в горнозаводской вотчине, и в столицах, где внук тульского кузнеца развернул строительство грандиозных дворцов. При оформлении интерьера Слободского дома в Москве, скажем, Никита Демидов широко использовал даровитых крепостных, работавших под присмотром именитых архитекторов Ф.С. Аргунова и М.Ф. Казакова. Достаточно назвать имена литейщика и резчика Тимофея Сизова, изобретателя и врачевателя сложных механизмов Егора Кузнецова (Жепинского), рисовальщиков Якова Журавлева и братьев Худояровых. При этом за рубежом практиковался лишь один Сизов, остальные были самоучками. По многим признакам именно Яков Журавлев и Андрей Худояров с сыновьями имели самое непосредственное отношение к зарождению в Нижнем Тагиле живописно-лакировального ремесла.²⁵ Разумеется, происходило это не без ведома и одобрительного напутствия хозяев.

    Из-за сутяжничества братьев-наследников и долгого сенатского разбирательства узаконение Никиты-второго в правах затянулось до 1758 г. Вступив во владение Нижнетагильскими заводами, он тотчас учредил для служительских детей школу. Арифметической она называлась лишь формально, так как наряду с математическими и техническими дисциплинами в ней преподавалось и "знаменование" – рисовальное искусство, носившее ярко выраженный прикладной характер. Ученики-рисовальщики сразу же вооружались навыками узорочья на шкатулках, столиках, подносах и других образцах, доставляемых в класс по указу благодетелей-заводовладельцев.²⁶

    Высказывается даже мнение, не нашедшее, впрочем, аргументированного пока подтверждения, что, кроме "цифирной" школы, Акинфий и Никита в Нижнетагильском заводе содержали еще особую школу художественной росписи по металлу, куда зазывались лучшие российские педагоги-малевальщики.²⁷ Хотя мы и не располагаем достоверными фактами, существование подобного заведения при многочисленности насаждаемых В.Н. Татищевым на Урале "знаменовальных" школ вполне вероятно.

    Исследователю А. Гилодо, изучавшему документацию Онежского крестового монастыря, в реестре иноческого скарба встретилось упоминание о четырех явно уральского происхождения подносах, изготовленных еще в середине 40-х гг. XVIII в.²⁸ Находка искусствоведа, уточняющая датировку возникновения оригинального уральского промысла, примечательна еще и тем, что высветила нерушимость уз, связывавших поморских монахов с обживавшими Урал земляками. В 50-60-х гг. XVIII в. начатки "лакирной росписи", взлелеянной самоучками из народа, которых привлекали Демидовы, оформляются в ходовой промысел с обширной географией распространения изделий.²⁹

    Старший из Акинфиевичей – Прокофий, расставшись с Невьянской вотчиной, жил праздно, чудачествовал, хотя и оставил по себе память щедрой благотворительностью. Совсем другой закваски был Никита, твердо следовавший родительским заветам на деловом поприще, щепетильный к фамильной чести. В 1771 г. отправился он в заграничное турне. Возраст подходил уже к пятидесяти, а наследников от третьей по счету жены, Александры Евтихиевны, все не было. Понадобилось показать хандрившую супругу медицинским светилам, подлечить на водах. Попутно намеревался Демидов заглянуть на лучшие рудники и железоделательные заводы, разведать конъюнктуру экспортных рынков для тагильского металла. Хотелось, конечно, и немного отдохнуть, отвлечься от будничной круговерти, тем более что в Европе всегда было где провести досуг с пользой и удовольствием. Почти все из задуманного чете Демидовых, странствовавшей по заграницам более двух лет, удалось осуществить. Супруга подарила Никите дочь, а напоследок разродилась и долгожданным сыном, которого назвали Николаем. Заключение ряда биржевых сделок снимало на обозримое будущее проблему сбыта тагильской металлопродукции. А уж для накупленного на аукционах и у частных коллекционеров пришлось снаряжать целую вереницу повозок...

    Музеи Парижа и Лондона, Флоренции и Рима, Берлина и Амстердама очаровали Демидовых, разожгли в Никите страсть к собирательству творений человеческого гения: картин, скульптур, художественной бронзы, фарфора, гобеленов и т.п. Осмотрительный и наделенный природным вкусом Никита Акинфиевич – а антиквары так и липли к "русскому медведю"! – никогда не скупал все без разбора. В поводыри при посещении выставочных салонов и негоциантов от искусства, как Правило, брался лопотавший по-французски и по-итальянски Федот Шубин, изваявший впоследствии бюст своего покровителя. Там, где шубинской эрудиции не хватало, помогали советами тонкие ценители прекрасного: граф А.С. Строганов, будущий президент Академии художеств, граф Н.П. Шереметев, князь А.Б. Куракин. Сближение с видными аристократами, и особенно со Строгановым, имело далеко идущие последствия. Оно не только расширяло кругозор, приобщало богатейшего, но нетитулованного магната к вершинам культуры, но и упрочивало его положение в большом свете Петербурга. Императрица Екатерина облюбовала для Эрмитажа с десяток полотен из галереи герцога Шуазеля, и по ее просьбе Н.А. Демидов выслал каталог раритетов из коллекции герцога. Естественно, государыня обходилась с ним несравненно милостивее, чем с "дерзким болтуном" Прокофием.³⁰

    Среди экспонатов, тщательно отбиравшихся в семейную коллекцию, ни в дневнике путешественника, ни в финансовых отчетах не значатся поделки искусных европейских ремесленников. Но маловероятно, чтобы Никита Акинфиевич ими пренебрег. Ведь когда в Европе, выведавшей секреты Востока, лаковая роспись налилась буйством красок, на Урале она еще только проклевывалась несмелыми росточками. Лакированные вещи на манер японских и китайских научились имитировать и венецианские цеховики. Вскоре их превзошли французы. Особенно славились изделия мануфактуры братьев Мартен. С ними соперничали английские фирмы Бирмингама и Понтипула. В 60-х гг. XVIII в. одним из ведущих центров художественной росписи по металлу с лаковым покрытием становится Брауншвейгская фабрика Г. Штобвассера в Германии.³¹

    Никита Демидов, наблюдавший, сколь популярны в Западной Европе художества и ремесла, втайне гордился крепостными умельцами, которые самостоятельно, без чужеземцев овладели премудростями малевания. Вместе с тем не ускользнуло от внимания предпринимателя и очевидное превосходство европейцев в "лакирном" деле. Потому и замыслил Никита Акинфиевич основать собственную лакировальную фабрику. Благо "знаменовальщиков" обучили в арифметической школе уже предостаточно, лака, равноценного тагильскому, в пределах отечества было не сыскать, модели же для росписи крепостные самоучки, украшавшие дворцовые апартаменты, копировали не хуже заносчивых "академиков". В 1778 г. Демидов распорядился в науку к наиспособнейшим Журавлеву и Худояровым определить группу учеников. Тогда же наказывал он управителям не бранить лакировальщиков, не выкорчевывать их редкостного мастерства, а напротив, оберегать, холить, чтобы сие искусство не прекращалось, а возвышалось.³²

    Поддерживая рисовальщиков неплохим жалованьем, заводовладелец требовал от их наставников (заглавную роль здесь играл Вавила Худояров) делиться с питомцами навыками малевания без утайки, с полной самоотдачей, однако и взыскивать строго, не церемониться с посредственностью и разгильдяйством. Неспособных и пропускавших занятия надлежало отчислять из школы с переводом на неотложные работы, поставки дров и т.п.

    В 1779 г. заводчик присылает из Москвы набор копировальных образцов – девятнадцать листов "разных цветков для срисовывания на заказываемые подносы и столики" и приказывает снабжать рисовальный класс наипригоднейшим для росписи глянцевым листовым железом. Характерно, что Демидов организовал учебу подростков живописи и в другой своей вотчине – приволжском селе Фокино.³³

    Воплотить задуманное полностью импульсивный, разрывающийся между заводским присмотром и служением музам Никита Акинфиевич не успел. Но вехи дальнейшего развития промысла обозначил точно, и взращенные им живописцы уже облагораживали грубоватую, то аскетично-мрачноватую, то чересчур крикливую народную роспись. Однако до настоящего искусства им было еще все-таки далеко. Мастерство достигается углубленностью, сосредоточенностью на чем-либо одном. Худояровых же, как и других талантливых художников, постоянно отсылали в Москву, Петербург, где им поручалось декорировать мебель, стены, потолки демидовских палаццо. Сложные в изготовлении вещи, как правило, заказывались Тагильской конторе. Укажем хотя бы на экспонируемый в Нижнетагильском музее поражающий великолепной отделкой медный столик, предназначенный для хранения важных документов, в том числе жалованной уральским магнатам в 1785 г. грамоты на потомственное дворянство. Над изысканным столиком-бюро колдовали Егор Кузнецов, придумавший хитроумный замок, Вавила и Федор Худояровы, расписавшие его государственным и фамильным демидовским гербами, золочеными вензелями, покрыв наипрозрачнейшим, будто стекло, лаком.³⁴

    В 1789 г. Никита Акинфиевич удалился на вечный покой. Сынок Коленька, родившийся в заграничном путешествии, как и всякий недоросль, мало что понимал в заводских делах, однако сурово отчитывал приказчиков за неэкономность. Почувствовав твердую хозяйскую руку, те немедленно урезали статьи расходов, которые не касались горно-металлургического производства. Судя по всему, прервалась деятельность и худояровской школы. Старейшина династии "знаменовальщиков" Андрей Степанович, распочавший седьмой десяток, еще не износился, без устали "робил" на личном подворье. Надломила отца ранняя смерть Вавилы, художника и педагога божьей милостью. Невосполнимость утраты ощутил и Федор, сознававший талантливость младшего брата и его превосходство над собой. С исчезновением господских заказов пробавлялся он поденщиной и незатейливым ремесленничеством.

    В 1798 г. Николай Никитич взамен Вавилы Худоярова командировал в Тагил петербургского художника Федора Дворникова. Однако на Урале тот не задержался: щепетильный Демидов отозвал его из Тагила за невоздержанность к спиртному, и ученики снова лишились наставника. Но судьба малевальщиков уже мало волновала молодого Демидова, неожиданно поступившего в гвардию и отказавшегося от батюшкиного намерения относительно лакировальной фабрики.³⁵

    Пущенное на самотек безнадзорное художество не вернулось в прежнее русло, а устремилось по новому, проложенному вышколенными "знаменовальщиками" Никиты-второго. Дело в том, что претерпели эволюцию и качество, и сюжетное наполнение лаковой росписи, которая, как и живопись светская, ответвилась от старообрядческой иконописи. Веками иконопись на Руси, и до и после церковного раскола, почиталась уделом богоизбранных. Не всякому покорялось изображение на левкасных досках ликов святых. Отсюда и престижность ремесла, соотносившаяся с его доходностью. Мастерство исполнения расценивалось и с эстетической, и с экономической точек зрения, поскольку икона кроме своего прямого назначения являлась еще и дорогим украшением. В непременные атрибуты роскошных хором – иконостасы вкладывались значительные капиталы.³⁶ Тяга к иконе бедного люда обусловливалась, конечно же, не меркантильностью и тщеславием, а верой в ее чудодейственную силу, оберегавшую от искушений и напастей. Сцены из Священного писания, обрамлявшие запечатленные богомазами лики Христа и апостолов-сподвижников, как отмечает знаток отечественной культуры П.Н. Милюков, заменяли неграмотным Библию...³⁷

    Нарядностью убранства, проработанностью миниатюрных деталей отличались иконы "горниц" Строгановых, где смышленые дворовые постигали филигранную технику у изографов-профессионалов, скликаемых хозяевами и в Новгороде, и в Суздале, и на Москве.³⁸ От них да от богомазов, хоронившихся по лесным дебрям раскольничьих скитов-монастырей, ведет свое начало невьянская школа иконописи.

    Значимость и долгая жизнь невьянской школы объясняются тем, что одноименный город-завод и возникший позднее Екатеринбург были идеологическими центрами старообрядчества, простиравшими свое влияние на громадную территорию от Камы и Волги до слияния Тобола с Иртышом. Основным заказчиком икономазов, прославившихся династиями Богатыревых, Чернобровиных, Романовых, выступала торгово-промышленная элита старообрядчества. Не потому ли ко второй четверти XIX столетия темноватая, скупая палитра уступила свое место на культовых досках Невьянска охристо-багряной с позолотою.³⁹ Дали о себе знать вкусы и купеческие замашки огребших в сибирской тайге миллионы екатеринбургских, невьянских и кыштымских золотопромышленников.

    Первооснова иконописи в становлении уральской лаковой росписи неоспорима. Другим ее источником стало народное художественное творчество. Не соприкасавшиеся с малеваньем образов самоучки привнесли в оформление бытовой утвари яркость, сочность красок и реалистичную жизнеутверждающую манеру, несхожую с метафорическим "византизмом" иконописи православных христиан.⁴⁰

    Элементы религиозного письма с течением времени ослабевали. Народная же струя, характерная правдоподобностью изображения, юмором, меткой выдумкой на злобу дня, становилась все полноводнее. Не случайно тагильская роспись обрела известность к середине XVIII в., в самую пору расцвета в национальном искусстве декоративной живописи.⁴¹

    Творческая мозаика росписи, получившей впоследствии название горнозаводской, непрерывно обогащалась. К исконным приемам выходцев с Керженца, из Поморья, строгановских "горниц" и Малороссии добавились значительные напластования.⁴² Ими роспись обязана как молодым художникам из народа, так и их ученым коллегам, которые с одобрения Демидовых придали "лакирному делу" европейский блеск...

    Относительно художественно-стилевых направлений, составляющих квинтэссенцию горнозаводской росписи, искусствоведы высказывают различные мнения. Некоторые полагают, что в ней значительно и надолго возобладало народное "маховое" письмо в один мазок.⁴³ Другие усматривают в ней раздвоение, отпочкование в середине XVIII в. направления, близкого к многослойной росписи, навыки которой закреплялись школой или самодеятельным копированием гравюр и эстампов.⁴⁴

    Талантливые самоучки Худояровы, а также в определенной мере Перезоловы и Дубасниковы, имевшие перед глазами оригиналы крупных мастеров кисти, действительно показывали примеры настоящего искусства. Впрочем, одна ласточка весны еще не делает. За рамки упрощенного традиционализма при содействии или под влиянием профессиональных живописцев выходили только единицы. Большинство малевальщиков оставались приверженцами "махового" письма и однообразных цветочных композиций.

    Плеяду новаторов, бросивших мостик от народного к "ученому" искусству, открывают Худояровы. Основатель династии Андрей Степанович (1722-1804), как гласит молва, перебрался на Урал из костромского Заволжья. Бежал от антихристовых карателей, а очутился в неволе у Демидовых... Но, видимо, котомка у ходока не пустовала, да и нажитые в свободное от хозяйских "уроков" время деньги не текли меж пальцев. Трудился новосел от зари до зари. Скопив деньжонок, завел красильную мастерскую и изумил покупателей не столько росписью, наносившейся еще по старинке, сколько лаком. Его изобретению, овеянному дымкою легенд, скорее всего и обязан Нижний Тагил укоренением достославного промысла. Отцовское ремесло продвигали вперед сыновья Федор и Вавила. К концу XVIII в. в Нижнетагильском поселении насчитывалось с дюжину частных лакировальных мастерских, кормивших более семидесяти человек. Кроме того, металлическую посуду изготовляли по избам десятки надомников.⁴⁵

    Ранние экземпляры подносов, ладившихся в подклетях кержацких домов, состояли из двух частей: плоского днища и приклепываемого к нему высокого борта. Заклепками крепились и ручки из железного прутка или "дутые" латунные. С внедрением прокатки, дававшей лист равномерной толщины, процесс изготовления подносов упростился. Вырезав ножницами пять-семь заготовок, мастер соединял их в пакет и проковывал в холодном виде на чугунной плите, имевшей углубление-матрицу, соответствовавшее размерам и форме клепаных изделий. Затем пакет разбирался. Чистовая отделка, выравнивание бортов, края которых закатывались через проволоку в "гуртик", просечка отверстий, заменивших впоследствии фигурные ручки, производились у каждого подноса в отдельности. После выглаживания и шлифовки заготовки передавались грунтовщикам и красильщикам.

    Травяные краски в отличие от минеральных слабо держали роспись на металле. Разноцветные каменья измельчались в пудру, замешивались на льняном, маковом, иногда на ореховом масле с добавлением натуральных смол, оберегавшихся в великой тайне. После созревания и настаивания в плотно закупоренных сосудах краски разбавлялись не менее секретной для конкурентов олифой и были готовы к употреблению.

    Художественный уровень, а, следовательно, и жанр росписи, наносившейся на поднос, определялись навыками, вкусами и пристрастиями исполнителей. Разброс при этом наблюдался весьма значительный: от простеньких букетов до нравоучительных сцен из античных сюжетов.

    Завершала выверенную поколениями технологию операция лакирования. Родина лаков – страны Дальнего и Среднего Востока, прежде всего Япония и Китай. Высадившиеся здесь разведчики колонизаторов – миссионеры расшифровали уникальное искусство и преподнесли в дар герцогам и королям Европы, а уж оттуда его доставили в Россию. Ссылаются приверженцы данной версии на коробовско-лукутинскую мануфактуру, освоившую в конце XVIII в. лаковые изделия с помощью инструкторов-брауншвейгцев.⁴⁶

    Аккуратнейшие, с превосходной живописью табакерки и пудреницы Коробова-Лукутина из папье-маше действительно не уступали иноземной лаковой миниатюре. Однако заявка на приоритет москвичей безосновательна, коль скоро глазированная тагильская роспись возникла полувеком раньше, причем не на прессованной бумаге, а на металле. Вместе с тем сомнительна и гипотеза о европейском происхождении "лакирного дела" на Урале. Шансы на то, что занесли его в наш край не вкруговую, а прямиком – с Востока, через Сибирь, думается, предпочтительнее. Ведь неподалеку от Нижнетагильского завода бурлило всероссийское торжище – Ирбитская ярмарка, куда отовсюду съезжалось разноплеменное купечество.

    Из импортных ярмарочных товаров быстро рос спрос на китайский чай. Если в конце XVII в. его откушивала только знать, то со второй трети XVIII в. ароматный чай становится излюбленным напитком многих россиян.⁴⁷ Новомодный ритуал чаепития, особенно популярный у торгово-промышленного сословия, и дал толчок описываемому ремеслу. Вначале непременные атрибуты чаепития изготавливались на заводах Осокиных, Демидовых и Турчанинова из меди.⁴⁸ Затем умельцев осенило использовать для этого более подходящий материал, да еще и расписывать изделия, чтобы поднималось у чаевничавших настроение, веселее текла застольная беседа.

    Коммерческие перспективы мерещились заводчикам такие, что дыхание перехватывало... Стоило ли кланяться прижимистым англичанам, если раскроенное на подносы, чайники, кувшины листовое железо можно было тысячами пудов отправлять в Среднюю Азию, Персию, Китай и продавать там с гораздо большим наваром, чем в Европе. Хороший барыш приносили и ярмарочные сезоны – не за тридевять земель, а под боком в Ирбите, где и "азияты", и соотечественники с тугим кошельком мгновенно опустошали тагильские торговые ряды.

    Поневоле закрадывается мысль: а не сам ли Акинфий Демидов, измеривший Русь от Ливонии и Тавриды до Алтая, выманил рецептуру хрустального лака у чужеземных купцов и снабдил Андрея Худоярова экзотической копаловой смолой? Обласканный хозяином, грезивший о воле, тот и расстарался: сварил лак-загляденье, изумляющий даже современных ученых-химиков...

    Копал – это обобщающее название реликтовых смол ныне практически исчезнувших деревьев тропического пояса. Сохранившиеся рощи безжалостно вырубались колонизаторами, и подобно его разновидности – янтарю копал извлекался из-под толщи наносов в виде окаменелой массы. Наилучшими сортами на лондонском, марсельском и венецианском рынках считались африканские: занзибарский, мозамбикский, пониже котировались импортировавшиеся из Анголы и Конго. За бесценок шла смола Южно-Американского континента. Однако крупнейшие партии копала ввозились в Европу и Россию из Ост-Индии, где островитяне добывали его под землей или подсечкой уцелевших деревьев.

    В дорожных записках и мемуарах путешественников, осматривавших Тагильский завод и дотошно расспрашивавших мастеров-лакировальщиков, копал в числе лакообразующих ингредиентов не упоминается. Между тем, как утверждают специалисты, в высококачественных лаках тогдашней эпохи обязательно хотя бы в минимальных дозах он должен был присутствовать.⁴⁹ Где же доставали его изобретательные Худояровы? Скорее всего, на Ирбитской ярмарке или в Москве, когда украшали Слободской дом, а также у демидовских приказчиков, торговавших железом за рубежом. Не исключено, что искру заронили и сами Демидовы, прослышавшие о неведомой смоле и давшие ее "попробовать на зуб" своим мастерам.

    Впрочем, употреблялась дорогостоящей африканской и филиппинской живицы всего-то капелька, с золотничок, чтобы лаковая пленка была прочной и влагостойкой, но не хрупкой. Имитаторы худояровского лака, налегавшие на канифоль, добивались лишь внешнего сходства. Но достаточно было щелкнуть по поверхности ногтем – и обманчиво-копаловый глянец морщинился паутиной трещин. Секрет Худояровых, не разгаданный до сего времени, заключается, пожалуй, в аптекарски точной дозировке компонентов: копала, льняного или конопляного масла, терпентина местных хвойных пород, растворяемых скипидаром, да еще в оптимальном температурном режиме.

    Исследователи проблемы почему-то замалчивают тот факт, что уральцы радикально изменили общераспространенную технологию лакирования. На Востоке применялся так называемый холодный способ, когда эффект однослойного лакового покрытия достигался при комнатной температуре. Тагильчане, умудренные огневой работой, предпочли холодному, позже воспринятому и коробовско-лукутинской мануфактурой, горячий способ.⁵⁰

    Металлургам вместе с пособлявшими им у домен и горнов урочными рабочими не надо было разъяснять, что чем нестерпимее огнедышащий жар, тем прочнее получались железные изделия. Ну, а докам, безошибочно подбиравшим нужную шихту, различавшим малейшие оттенки побежалости листов и сутунков, было проще, нежели другим, постичь тонкости варки лака, в чем-то напоминавшей плавку металла. Судите сами. Замешанное на копаловой основе льняное масло первоначально нагревалось до 180-200 градусов, а весь раствор прокаливался в печи при температуре свыше 300 градусов. Полагаться тут на авось было недопустимо: если выпадал хотя бы один из лакообразующих элементов, кропотливый труд шел насмарку. Для ускорения высыхания в лак добавлялись сиккативы (в ХVIII-ХIХ вв., как правило, окислы марганца и свинца). Остывшая масса густела и требовала разжижения. Универсальным разбавителем являлся скипидар, продукт сухой перегонки древесины, в которой углежоги Каменного Пояса были мастерами не хуже, чем в рудоплавке или листоотделке.

    Первое свидетельство о горячей технологии приготовления уральского лака мы встречаем у академика П.С. Палласа, посетившего Невьянский и Тагильский заводы летом 1770 г. Воздав должное искусности местных жителей в лаковом художестве, превзошедших, по его мнению, французов и лишь чуть недотягивавших до китайцев, Паллас объявил, что "заверно изведал" важнейший секрет тагильчан.⁵¹ Разгласить-то о догадке он разгласил, да тут же и опростоволосился: перепутал черный грунтовый лак невьянцев с "лицевым", бесцветным и прозрачнейшим, изобретенным тагильчанами.

    Ошибку немецкого академика исправил Н.С. Попов – гимназический преподаватель, впоследствии инспектор учебных заведений края. В 1804 г. из-под его пера вышел капитальный труд "Хозяйственное описание Пермской губернии". Ныне этот справочник – библиографическая редкость. Заостряя внимание на том, что в Невьянском и Тагильском заводах росписью подносов и других железных вещей овладели десятки ремесленников, Попов подчеркивал, что составить лак умеют лишь единицы. "Изловчаются некоторые, – отмечал он, – варить лаки, похожие на худояровский, но добротою с ним сравниться не могут..."⁵² А выслушивавшие бахвалившихся конкурентов Худояровы лишь ухмылялись в бороды и помалкивали, чтобы не падала цена на их товар.

    Многим хотелось разгрызть орешек, суливший безбедное житье, да зубы крошил шельмец. Уж на что глазасты, ловки были соседи-невьянцы: умели и образа писать, и жесть серебряными разводами "морозить", но к худояровскому лаку ключик так и не подобрали – ускользнул солнечным зайчиком из их ладоней. А без надлежащего "остекления" поднос казался невыделанным сафьяном, фальшивой позолотой: царапни – и отскочит! Потому и не задержалась в Невьянске лаковая роспись, перебравшаяся в начале XIX в. в Тагил, где и обосновалась навсегда, изведав за свою долгую жизнь и гонения, и унизительное равнодушие, и, наконец, всеобщее поклонение...

    Никита Сергеевич Ярцев, просвещенный кормчий главного хозяйственного ведомства на Урале и автор рукописной "Российской горной истории", к сожалению недоступной широкому читателю, осматривал владения Яковлевых и Демидовых вслед за Поповым, в 1807 г. К той поре, по его наблюдениям, в Невьянске жительствовала лишь жалкая кучка лаковщиков, в подметки не годившихся тагильчанам. Оно и понятно: ведь о тех радели Демидовы, рядом с которыми вчерашний откупщик Собакин выглядел еще неотесанным мужиком.

    Никита Сергеевич без колебаний называет творцом "хрустального, яко зерцало" лака старейшину рода Худояровых. Лестно отзываясь о живописи, расцвечивавшей металлическую посуду и утварь, Ярцев делает акцент на том, что защищает эту красоту от разрушения водой и едкими жидкостями лак "ни мало не трескающийся" на железе, меди или дереве. Худояровский лак, констатирует он, не могут затмить никакие отечественные лаки, превосходит он добротою "аглицкий" и равняется лишь китайскому.⁵³ Характерно, что с творением китайцев, подаривших миру немало выдающихся открытий, идентифицировали "стеклянный лак" и очевидцы грядущего взлета тагильской росписи.⁵⁴

    Наблюдения их лишний раз убеждают в том, что преобладающее влияние на зарождающееся в нашем крае "лакирное дело" оказывал не Запад, а Восток. Материковый слой этого искусства образовали, по-видимому, контакты ремесленников-старообрядцев с иноземными негоциантами, приезжавшими на Ирбитскую ярмарку. Рукастые уральцы исстари демонстрировали на этом торжище свой товар и высматривали пикантные новинки у чужестранцев, чтобы мастерить такие же, а то и позаковыристее.⁵⁵ А уж когда художество крепостных выказало несомненную полезность, ему стали покровительствовать Демидовы, они и позаимствовали в Европе усовершенствованную технику лаков...

    Энергичное участие заводчиков в становлении промысла и предопределило его феномен – несовпадение с хрестоматийно известными закономерностями промышленного развития. Крупному производству в общем и целом предшествует мелкое, вылупляющееся из домашнего ремесла. В металлургии, чему наглядный пример являет Урал, складывалась иная последовательность. Жизнь рукодельям, обслуживавшим важнейшие потребности населения, дала основанная Петром Великим мануфактура. Именно в заводских цехах обучались вчерашние крестьяне профессиональным навыкам, здесь они приобретали инструмент, топливо и сырье для своих изделий. Кроме благосклонности администрации, возвращавшей затраченную копейку рублем, расцвету металлообрабатывающих промыслов в демидовской вотчине способствовала и отменная высокогорская руда.⁵⁶ Толпой гонялись разноплеменные коммерсанты за "старым соболем". Да и в родных пенатах тагильские лопаты, сошники, ведра, топоры и прочая утварь были нарасхват!

    Хозяевами с большой буквы останутся в уральской летописи первые колена наследников Никиты Демидова. Не держали они богатства недр "втуне лежащими", но и не транжирили их ради скороспелых барышей. Взять те же промыслы – лаковую роспись, "морозку" и "печатку" по жести. Родоначальники фамилии проявили себя непревзойденными организаторами и горнозаводского производства, и сопутствующих ему народных ремесел.

    Предвидим возражения: в любых-де начинаниях Демидовы преследовали собственную выгоду. Разумеется, ибо предпринимательство – не филантропия. Да и эпоха индустриального освоения Урала не располагала к сантиментам. Нравы феодального, волюнтаристски ломаемого государства были жестокими. Демидовы с младых ногтей впитали жесткие управленческие каноны, иначе никогда не выстояли бы в борьбе за место под солнцем с аристократами голубых кровей, не удержали бы в повиновении крепостных, далеко не безобидных и робких, какими изображаются они в школьных учебниках. Потомство тульского кузнеца выделялось средь прочих мануфактуристов-железозаводчиков не приверженностью к малоприятному дворцовому этикету, но верностью избранному делу, новаторством и жаждой знаний, разбуженной энциклопедистами XVIII в.

    Фальшив постулат, гласящий, будто незаменимых в человеческом сообществе нет. Каждая личность неповторима и индивидуальна, и это особенно заметно в сословии власть предержащих... Окажись на месте Демидовых прожигатели жизни, мордовавшие крепостных ради эпикурейства да мишурного блеска при дворе, лаковую роспись выпололи бы, как сорную траву на грядках, В лучшем случае кустилась бы она лубком-примитивом, наподобие беспризорного дичка. Нет, не зря разнеслась добрая молва об основателях Невьянского и Нижнетагильского заводов, которые и в случае с рождением нового промысла оказались подлинными основателями.

Главная страница