Последний день в Саласпилсе

    Рассказ написан по воспоминаниям бывшей узницы фашистского концлагеря Саласпилс Елены Ивановны МИЛОВЗОРОВОЙ.

    Время клонилось к полудню, а у меня с утра крошки во рту не было. Сырой февральский ветерок донес сытный запах свежеиспеченных пирожков. "Поесть!" – пронеслось в голове. Крепко держась за перила, я поднялась по скользким лесенкам.

    В кафе оказалось тепло и по-домашнему уютно.

    – Вы крайний? – спросила я у паренька в кожаной куртке, стоящего в очереди.

    Ответа не последовало. Я тихонечко заглянула ему через плечо. Он сосредоточенно водил пальцем по небольшому экрану, на котором дрались два крепких солдата. Поняв, что ему не до старушки, я молча встала в очередь.

    Звякнул колокольчик над дверью, в зал вошли две подружки. Хихикая встали за мной в очередь.

    – Ты видела, в какой сегодня юбке Тоська приперлась? – сказала одна из них.

    – Конечно, эту "красоту" ее бабушка, наверное, еще во вторую мировую носила, – ответила вторая.

    Переступив с ноги на ногу, я оперлась о прилавок – стоять становилось все тяжелее.

    Откуда-то сбоку послышался мальчишеский смех:

    – Шурка, я тебе говорил – возьми пирожное, а ты – шарики, шарики! Я этот тмин, который в них натолкан, терпеть не могу!

    За столиком справа сидели два мальчика. Один из них, весь перепачканный кремом, ел пирожное, а другой с отвращением катал по тарелке поджаристые шарики.

    Мальчик, евший пирожное, перестал жевать, взял ложку:

    – Не пропадать же добру! – он положил на нее один из шариков и запустил им в салфетницу, стоявшую на соседнем столе. – Точно в яблочко, – он горделиво посмотрел на друга. – А тебе слабо?

    Его сосед схватил ложку, положил на нее шарик и выстрелил. Но снаряд сорвался и полетел не вперед, а влево, прямо в очередь. Парень с планшетом, стоявший передо мной, поднял голову и сердито погрозил мальчишкам кулаком. Прямо посреди экрана лежал жирный поджаристый комок. Хозяин планшета щелчком сбил его. Запахло сыром и тмином.

    – Ну вот, из-за этих балбесов меня прикончили! – недовольно пробасил он.

    С планшета неслись дикие вопли и стоны. Увидев кровь, лившуюся рекой на экране, я отвернулась. Голова налилась тяжестью, все вокруг завертелось и поплыло...

    Протяжный звон колоколов разносился над Саласпилсом.

    – Идут, идут! – раздался детский крик.

    Я побежала к лагерной ограде. Там уже собралась толпа детей. Толкаясь, они стояли у колючей проволоки и напряженно всматривались в конец улицы – там показались женщины, идущие в костел.

    – Тетеньки, хлебушка, – закричали мы на разные голоса.

    Те остановились и начали развязывать узелки. "Господи, хотя бы крошечку хлеба, для братика!" – пронеслось в голове. Внутри проснулся хищный зверек, который вонзил свои зубы мне в желудок: "Есть!".

    Первый же кусок хлеба схватила чья-то костлявая рука. Толпа исхудалых детей набросилась на счастливчика. Послышались крики и звуки ударов. Через ограду полетело еще несколько корок. Дети стали метаться из стороны в сторону, пытаясь поймать хотя бы крошку. Трое мальчишек сцепились, чтобы разжать руку четвертому, зажавшему в кулачке хлебный мякиш. Немножко поодаль стоял толстый фриц и смеялся. Одна корка упала у его ног. Дети кинулись за ней. Немец с диким хохотом пнул горбушку далеко в сторону. Толпа ринулась следом.

    Женщины, стоявшие за оградой, горестно наблюдали за нами. Я с мольбой смотрела на них. Одна кивнула и бросила маленький комок в мою сторону. Схватив шарик, я сунула его в рот. Тут же чьи-то цепкие руки стали разжимать мои зубы. Из последних сил я рванула прочь.

    Ворвавшись в барак, я с отчаянием стала искать брата. С утра у него снова брали кровь. Если он сейчас не поест, то может умереть. Нагибаясь, я искала его под нарами, заглядывала в самые темные уголки: "Витя!". Из противоположного угла раздался слабый стон. Брат лежал в дальнем углу нар. Маленький, исхудавший, он занимал так мало места на грубых досках. Я положила ему в рот сырный шарик, брошенный женщиной:

Узники Саласпилса

Узники Саласпилса

    – Ешь скорей, пока не отобрали!

    Он судорожно проглотил комок и расплакался. По впалым щекам медленно катились слезы.

    – Что случилось? – удивилась я.

    – Даже вкуса не почувствовал! – прошептал он.

    Щекам вдруг стало мокро, защекотало в носу. Было обидно и жалко – так хотелось обрадовать брата, а получилось одно расстройство! Привкус сыра и тмина, оставшийся во рту, дразнил желудок. Он грыз меня, как голодный зверек: "Есть!". Мы сидели с Витей на нарах, смотрели друг на друга и плакали.

    В это время с улицы донеслись разрывы снарядов. Я осторожно приблизилась к воротам барака. Снаружи царила странная суматоха. Фрицы метались из стороны в сторону, жгли какие-то бумаги. Боря, мальчик из нашего села, закричал: "Наши идут, наши!". Застрочил автомат надзирателя, Боря замертво упал на землю.

    Послышались немецкие крики. Почувствовав что-то неладное, я бросилась к брату. Схватив измученное тельце, затолкала его как можно дальше под нары: "Сиди тихо!". Сама спрятаться не успела. С грохотом открылись ворота. Ворвавшийся надсмотрщик схватил меня за руку и поволок на улицу. Швырнув в большую толпу детей, кинулся к следующему бараку. Фашисты погнали нас к зданию, стоявшему поодаль. Злобные овчарки хватали за ноги, заставляя идти быстрей.

    – Schneller, schneller! – торопили немцы. Все ближе были слышны звуки канонады. "Наши, наши, наши!" – стучало в голове. – Betritt! – гаркнул толстый фриц.

    Затолкав нас в глухое помещение, он закрыл снаружи дверь на засов. Почувствовав, что сейчас случится что-то страшное, мы с ужасом заметались в темноте. Кто-то пытался стучать по двери, кричал, плакал, но все было напрасно – дверь не открывалась. Внезапно стало трудно дышать. Я хватала ртом воздух, но его все равно не хватало. Казалось, чьи-то цепкие руки сдавливают горло, пытаясь задушить. Сквозь наступающую темноту донесся звук открывающегося дверного засова. Послышалась русская речь, кто-то взял меня на руки и понес...

    Сквозь рассеивающийся туман доносились чьи-то голоса:

    – Скорую вызывайте! – волновалась незнакомая женщина.

    – Да вызвали уже, – раздался знакомый басок.

    Открыв глаза, я увидела склонившихся надо мной людей:

    – Мы еще в Саласпилсе?

    – Что вы, бабушка, мы в кафе! – ответил девичий голосок.

    – Кафе? – я с удивлением смотрела на женщину в белом переднике, державшую стакан с водой. Рядом топтались два мальчика, перепачканных пирожным. Они испуганно смотрели на происходящее. Сбоку стояли две девушки и взволнованно обмахивали меня пестрым журналом.

    – Вам лучше? – раздался басок. Надо мной склонился давешний парень с планшетом.

    – Намного, – кивнула я.

    – А что такое Саласпилс? – спросил один из мальчиков. Парень в кожаной куртке поводил пальцем по планшету и ошарашенно посмотрел на меня:

    – Вы там были? – он повернул экран к посетителям кафе.

    Те с ужасом смотрели на то, что он им показывал. Женщина в белом переднике всплеснула руками:

    – Это же концлагерь!

    – Сколько вам было, когда вы туда попали? – вытерла слезу одна из девушек.

    – Девять лет, – покачала я головой.

    Звякнул колокольчик над дверью, вошли люди в белых халатах. Пока врач спрашивал о моем самочувствии, измерял давление, кафе понемногу успокоилось. Женщина в переднике вернулась к своим обязанностям и разносила кофе для посетителей. Мои собеседники собрались за одним столом и что-то горячо обсуждали. Хозяин планшета спросил у врача:

    – В какую больницу вы ее отвезете?

    Врач, убирающий стетоскоп в коробочку, удивился:

    – В больницу? Я думаю, не надо. Немножко еды, и с бабушкой будет все в порядке. Парень снова наклонился ко мне:

    – Что вам заказать, бабушка?

    Я посмотрела на него и слабо улыбнулась:

    – Сырные шарики. С тмином.

Ирина МАТЛЫГИНА.

    Литература: Газета "Машиностроитель" от 10.04.2015, №13.

 

 

Главная страница