Судьба та же, а память своя
Маленькая женщина с трогательной улыбкой и красивыми глазами перелистывала фотоальбом: "Нет-нет, не хочу вспоминать... До сих пор не могу военные фильмы смотреть. Судьба у меня та же, что и у моих сверстников. Да, судьба, может, и та же, да вот только память – своя".
В лихом сорок первом двадцатилетняя Нина Присяжнюк оканчивала Каменец-Подольский учительский институт. 21 июня сдан последний экзамен "Конституция СССР". Что впереди? Об этом она не задумывалась: знала, что через два дня им выдадут дипломы и направления в школу. Но ни того, ни другого не получила. 22 июня услышала рёв самолётов и отдалённые взрывы, но какого-то значения этому не придала – в те годы в их местах часто проводились военные учения. Но через несколько часов узнала, что началась война, первый налёт фашистов был отбит лётчиками части, расположенной недалеко от города. А вот уже вечером первого дня войны разбомбили вокзал, где погибла её одноклассница Галя Диковская, открывшая счёт её, Нины Присяжнюк, потерь.
"Вы знаете, всё-таки мне не хотелось бы это вспоминать", – настаивала Нина Константиновна.
В моей журналистской практике не первый случай, когда женщины-участницы войны постоянно, словно оправдываясь, ссылаются на то, что на войне у них были "негероические" должности, что они просто работали, что они делали одно дело. Да, дело делали одно. И, тем не менее, каждая из них, даже если и "воевала, не стреляя", перенесла столько, что всего и не опишешь. Война тяжка и страшна даже в своей обыденности.
Через два дня последовала команда всем подготовиться к эвакуации.
Нина с сестрой, у которой на руках был восьмимесячный ребёнок, собирались недолго.
"Разрешили взять на каждого не более 20 килограммов. Настроение было такое, что всё это временно: отъедем, переждём и возвратимся назад. Конечно же, взяли в основном всё детское. Одну на троих столовую и одну чайную ложки, примус... Состав – конца не видно, товарные вагоны, а в них женщины, дети и инвалиды..."
Но не успели они отъехать, как немецкие самолёты начали бомбить состав, поливать его свинцовым огнём.
"Поезд во время бомбёжек останавливался, все выскакивали из вагонов, кричали и бежали в поле, а фашистские лётчики на бреющем полёте расстреливали бегущих. Это было, пожалуй, самое страшное, что я вынесла".
С сестрой они решили, что больше выскакивать из вагона не будут. Но незаметно подкрался другой враг – голод, отсутствие воды. Начали болеть дети. В Днепродзержинске на руках у Нины умер Надин малыш.
"Не похоронили даже, санитары забирали мёртвых, а оставшимся в живых выходить не разрешалось", – Нина Константиновна вдруг замолчала, и несколько минут мы сидели в тишине, каждый думая о своём.
Радист Нина Присяжнюк (второй ряд первая слева) со своими боевыми товарищами.
Мне показалось, что в этот момент моя собеседница вспомнила своё детство, сначала в Оренбуржье, где родилась, а затем в Винницкой области, куда перевели ее отца – железнодорожника. Папу своего она не помнит, когда его не стало, ей двух лет не было. Так вот и осталось их пятеро на руках мамы Прасковьи Алексеевны. Ни родственников, ни близких знакомых. Благо, уже старшие сёстры подросли и работали у зажиточных соседей. Жилось хоть и тяжело, но зато среди родных.
"Знаете,– прервала затянувшуюся паузу Нина Константиновна, – не верится, что пережили такое. Точнее, не хочется верить. Да ведь и после того, как нас привезли в Арзамас, тоже сладко не жилось. Надя работала в райсобесе, а я, как и должно быть, но не учителем истории, а старшей пионервожатой школы № 1 имени Ворошилова, у меня ведь документов об окончании института не было".
Сразу же отправили с ребятами на уборку урожая. А у неё только туфельки да платьице. Учителя дали галоши, фуфайку. Каблучки у туфель она сбила и надела на них галоши. Вот так и проработала в колхозе, а затем на рытье окопов под Муромом.
Удивительно, как Нина Константиновна помнила всё до мелочей: и как спали в школе на соломе, и скудное питание, и как болели ребята, и как их в холодном вагоне с рельсами отправили в Арзамас. Школьные будни поглотили её полностью, а в свободное время она выступала с ребятами в госпиталях с концертами, дежурила у коек тяжело раненных. И вдруг – вызов в военкомат, где ей сообщают, что заявление Нины добровольно пойти на фронт удовлетворено. Отправка – сегодня. Выдали паёк на три дня, отправили строем на вокзал, посадили в товарняк. Слух прошёл, что везут на Черноморский флот. А оказались на Северном флоте, в Архангельске.
"Когда узнала, что служить буду на флоте, сразу даже испугалась.
Знала, что женщина на флоте была чем-то запретным, даже ненормальным. Считалось, что она приносит несчастье на корабле. Но одно дело считалось, а другое дело – обстоятельства. А они были таковы, что из-за огромных людских потерь требовалось пополнение. Определили нас связистами, что поначалу вызвало разочарование. Мы хотели воевать, и всё. До нас не доходило: чтобы воевать, надо было многое уметь, делать что-то конкретное".
И этому конкретному их стали учить на полуострове Соломбала.
Деревянный барак, горы стружки, которой набивали матрацы и подушки. И старшина, научивший так мастерски заправлять постели, что одна от другой не отличалась. На второй день они уже занимались строевой. Можно представить, как в своих гражданских одеяниях они выглядели. Первыми из обмундирования получили противогазы, куда припрятывали оставленный на вечер послеобеденный хлеб, затем винтовки, бушлаты. Тяжелей было с обувью, она была вся мужской, ведь они, девчата-радистки, оказались первыми женщинами на флоте. Постепенно всё вошло в своё русло. Закончена учёба, принята Присяга. И вот она, Панейская служба наблюдения связи (огромная стационарная радиостанция).
"Встречал нас командир этого комплекса, высокий, красивый сорокалетний Евгений Райский. Как только увидел пополнение, за голову схватился. Сразу же дал задание асу-радисту Юре Ханову проверить нас. "Да мы уже с ними работали, – отвечал тот. – Девчонки работают хорошо".
И началась служба: 12 часов через шесть, а в остальное время то стрельбы, то работа на кухне – дров наколоть и разнести. Ребят ведь всех отправили на корабли. Недалеко стояла береговая батарея, по которой они ориентировались, когда ходили на станцию за пять километров по тундре.
Боялись одного – заблудиться.
И всё-таки однажды Нина Присяжнюк сбилась с тропки. Только-только ударили первые заморозки. Испугалась и не заметила, как шагнула в озерцо, их много было там. Как выскочила из него, не помнит, но что нужно держаться ближе к морю, сообразила. И вдруг блеснул огонёк. Кто-то из ребят-артиллеристов выскочил из землянки, а были они все без накатов. Увидев Нину, спросил, что здесь делает. Объяснила, что сбилась с дороги. А она оказалась всего-то в метрах двадцати. О том, что промокла, не сказала, хотя замёрзла так, что слышала, как селезёнка застывает, как язык превратился в ледышку. Пятикилометровку пробежала по-чемпионски. А утром на вахту. И всё-таки через два дня заболела воспалением почек, одну удалили.
А служба шла своим чередом. Особенно напряжённо было, когда шли северные караваны.
Закончилась война. Как они радовались сообщению о Победе. Как они надеялись, что завтра-послезавтра будут дома. Но надежды – надеждами, а служба службой. Сначала демобилизовали ребят, отслуживших по восемь-девять лет.
Правда, в сорокадневный отпуск Нина съездила, добилась получения документа об окончании учительского института. В августе 1946 года её демобилизовали. "Что после службы? Да вот, 32 года отслужила в своей родной школе № 28, преподавала историю. Как жила? Ребятами, да школой, где почти двадцать лет прожила в комнатке (шесть квадратных метров). Не удивляйтесь. Многие девчонки, с которыми служила, почти всю жизнь прожили в коммуналках. Кто их пожалел? Защитил? Да знаете ли вы?.."
А что я мог знать, да и что мог ответить учителю истории, кавалеру боевых орденов и медалей Нине Константиновне Присяжнюк. Но моя собеседница, заметив некоторую мою растерянность, неожиданно перевела разговор в другое русло.
"Школа – это та среда, где я чувствовала себя счастливой. Ребята меня понимали, а я их. Я уже на пенсии, а они меня ведь не забывают, приглашают на свои встречи. Многими из них я горжусь. У меня учились две сестры Турчинские (Марина – доктор наук), Плисецкие (да, да, родственники знаменитой балерины), среди моих выпускниц Лиля Пармёнова, Валя Исаева, которых хорошо знают в Тагиле. В общем, жизнь не зря прожита".
К сожалению, жизнь человеческая не бесконечна (нет уже с нами Нины Константиновны), продлить её может только память. И пусть нелегко дались морскому связисту Присяжнюк эти воспоминания, но мы-то должны знать, что чувствовала она, как жила, что делала, чтобы победить. Ведь то, что она запомнила, сегодня стало уникальным духовным опытом, опытом беспредельных человеческих возможностей, который мы не вправе предать забвению.
В. ЛИДИН.
Литература: Газета "Тагильский вариант" №8(191) от 05.03.2015.