Лилькина война: документальная повесть

От автора

    Мы - дети войны. Она, кровавой полосой прошедшая по жизни моего поколения и разделившая время на до- и после войны, живет в каждом из нас. Но переживших и помнящих Великую Отечественную, становится все меньше и меньше.

    Мои мысли переполнены воспоминаниями о том времени и не только своими, но и воспоминаниями моих родных и друзей, моих знакомых, сослуживцев и соседей, воспоминаниями, которые я слышала случайно в очередях, в трамвае, в поликлиниках и больницах или просто – на улице.

    И я подумала и решила, что имею право написать о том времени. Ведь война проходила и на украинской земле, где я родилась, где похоронены мои предки. Некоторых из нас, нашим матерям удалось увезти и, таким образом, мы избрали участи быть убитыми или угнанными в Германию. Но и в глубоком тылу война настигла нас и обрушилась на наших матерей и на нас, малолеток, голодом, холодом, бездомьем.

    Мне хотелось описать все только документально. Так у меня не получилось. Но прообразами героев этой повести являются реальные люди. Лиля Саенко – подруга моей ранней юности – Лиля Лаврова. Мы с ней работали во время войны на паровозоремонтном заводе. Этот образ несколько автобиографичен. Софья Адамовна почти полностью написана с Лилиной бабушки. Прообразом Ксении Васильевны послужила жительница одного уральского села Ксения Николаевна Уварова, моя добрая знакомая. Другие персонажи - также реальные лица, но фамилии и имена вымышлены.

    Надеюсь, что моя работа будет интересна читателю, желающему больше узнать о том, как жили во время Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. И еще, я надеюсь, что через несколько лет мои выросшие внучки прочитают эти записки. И, таким образом, протянется нить из прошлого в настоящее и не нарушится связь времен.

 

Лилькина война. Документальная повесть

    Детям, опаленным войной 1941-1945 годов, посвящаю.

Часть первая

    Старый двор

    Поезд остановился и Лиля из окна вагона увидела свою бабушку. Софья Адамовна стояла не перроне худенькая и все еще по-девичьи стройная, в туфельках на невысоких каблуках, в неизменно строгом костюмчике, в летней шляпке и перчатках, видавших виды. Она растерянно следила за толпой, заполняющей перрон, и глазами, под толстыми стеклами очков, искала детей и внуков. И вдруг радостно заулыбалась, увидев зятя с двумя огромными чемоданами и Лилю с Ваней, направляющихся к ней. Последней из спального вагона вышла Сашенька с грудным Андрюшей на руках. Так Иван Иванович Саенко в начале июня 1941 года привез в Киев к теще на лето детей и жену.

    Деревянный одноэтажный дом, где жила Софья Адамовна, располагался в большом и запущенном яблонево-вишневом саду. Когда-то и дом, и сад принадлежали одному хозяину. После Октябрьской революции он исчез. Со временем здесь поселились новые жильцы, в каждой комнате семьи, и дом стал напоминать улей, так он был густо населен.

    Множество пристроек с отдельными входами, клумбы под окнами с цветущими настурцией и бархотками, кусты сирени и жасмина, шпалеры дикого винограда по стенам, приторный запах метеолы по ночам, шум и гам от играющих ребятишек и перекликающихся соседок, в доме не было тайн, украинская речь с вплетающимися в нее русскими, еврейскими и польскими словами – все это создавало колорит рабочей окраины большого южного города.

    Многие жители дома спали летом во дворе, на площадке под каштанами: кто на деревянной раскладушке с натянутым холстом, кто в гамаке, кто на зеленой травке, матери укладывали детей, те капризничали и не хотели ложиться, слышались угрозы и шлепки. Иногда какая-нибудь соседка кричала старухе, которую опекал весь дом: "Моисеевна, а Вы перекипятили борщ? Перекипятите, а то прокиснет!" И Моисеевна, старая и грузная, долго прочищала иголкой форсунку примуса, разжигая его. И к тому времени, когда закипал борщ, наступала долгожданная прохлада. Легкий ветерок пробегал по листьям каштанов и орехового дерева, храпели мужчины, разговаривали и смеялись во сне дети.

    Та ночь начиналась точно так же. Но перед рассветом от какого-то зловещего и нарастающего гула проснулись матери. В посветлевшем небе летели строем самолеты с крестами на крыльях, где-то в районе Корчеватого послышались взрывы, и самолеты, опять-таки строем, улетели на запад.

    "Это война", - сказала Моисеевна и заплакала. Ее единственный внук Володя, интеллигентный мальчик, лучший шахматист двора, родители которого бесследно исчезли в 1937 году, служил в армии.

    Так в Киеве и застала семью Саенко война. В первые дни ушел на фронт Иван Иванович. Он просил тещу не оставлять его семью и эвакуироваться вместе с ними.

    "Софья Адамовна, Сашеньке не справиться без Вас, не отпускайте их одних",- говорил он, прощаясь, обнимая своими большими руками детей и Сашеньку, прильнувшую к нему с Андрюшей на руках. Он ушел, а Александра Андреевна даже не смогла проводить мужа – она боялась оставить детей хотя бы на короткое время. В эти дни Киев особенно сильно бомбили. Война все больше напоминала о себе. И вблизи их двора вырыли траншеи, поставили зенитные батареи, на земле лежали серебристые аэростаты, вечером их поднимали в воздух, и они там плавали, похожие на большие, толстые колбасы, постоянно слышались разрывы бомб, совсем рядом ухали зенитки. От перекрещивающихся в ночном небе лучей прожекторов и разноцветных ракет было светло, как днем, люди не спали по ночам.

    Семья Саенко решила эвакуироваться. Они настаивали на том, чтобы и Моисеевна уехала вместе с ними, но та отказывалась.

    "Я буду вам обузой. Ничего мне немцы не сделают, кому нужна больная старуха? - говорила она Софье Адамовне, растирая свои отекшие ноги. - А Вы, Софочка, не оставляйте дочь и внуков, поезжайте с ними. Им нельзя оставаться, ведь Ваня партийный. А я присмотрю за Вашей комнатой, буду вытирать пыль и поливать цветы. Война скоро кончится, и Вы все вернетесь."

    Разве могла предвидеть старая женщина дьявольские замыслы фашистов. И что ее, Ревекку Моисеевну, осенью 1941 года вместе с другими немощными стариками, женщинами и детьми, прогонят через весь Киев на расстрел в урочище "Бабий Яр" и там, убитых и раненых, закопают в большой общей могиле. И еще долго над этой могилой будет шевелиться земля.

    Каждое утро Саенки и Софья Адамовна с узлами брели на вокзал в надежде уехать. Но шедшие на восток поезда были нагружены станками и различным оборудованием с эвакуируемых заводов. В нескольких же пассажирских вагонах и теплушках ехали работники этих предприятий и их семьи. Случалось и такое. К платформе подавали пассажирский поезд с несколькими товарными вагонами. Нарядные женщины и дети, сопровождаемые носильщиками со множеством чемоданов и баулов, занимали места в купейных вагонах. Товарные же - загружались разной мебелью: диванами, суфетами, пианино. "Оливки общества", - презрительно сказала красивая высокая дама. Лиля давно приметила эту женщину, у нее на руке красовался модный браслет-змейка, глазки у змейки были сделаны из зеленого, сверкающего камешка.

    Только в начале сентября они уехали в надежде на скорое возвращение.

    Скитания

    Наконец-то им повезло. В деревянном телячьем вагоне с двухэтажными нарами и двумя меленькими окошечками под потолком семье Саенко и Софье Адамовне досталось место на нижних нарах у дверей. Рядом с ними поместились изнуренная женщина, Анна Исаковна с дочерью Машей, Лилиной ровесницей. Вещей у них не было, а одежда – потрепанная. Впрочем, не они одни были такие. В поезде ехало несколько семей, вышедших из окружения. В противоположный угол внесли на носилках молодого парализованного мужчину. Его сопровождали черноволосая хрупкая женщина и мальчик Изя.

    В вагоне, густо забитым людьми, узлами, чемоданами, было душно. Дверь теплушки во время движения поезда закрывалась. Чей-то дедушка вырезал в полу отверстие, и по утрам возле него скапливалась очередь. Было стыдно пользоваться таким приспособлением, и Лиля с Машей терпели до вынужденной остановки. Стояли подолгу. Обычно их эшелон ставили на дальний путь, и девочки на станцию бегали за кипятком, как ящерицы ныряли под впереди стоящие вагоны. Иногда приходилось выскакивать из-под тронувшегося поезда. Лиля во всем старалась помочь маме и бабушке. Венечка ни на миг не отпускал ее от себя, Андрюша тянул к ней ручонки. Если их вагон останавливался близ воды, Лиля старалась постирать белье братиков, просушить его на солнце. "Помощница ты моя", - говорила Александра Андреевна, целуя Лилю. Было большой удачей купить или выменять на какую-нибудь вещь немного молока для малышей и Сашеньки. Она кормила грудью Андрюшу, малышу шел девятый месяц. Он все время был у мамы на руках и шел только к Лиле.

    Поезд увозил их на восток. Он мчался мимо сел с белыми хатками под соломенной крышей, окруженных садами, мимо городов, станций и полустанков. Где-то позади оставались скошенные поля с колючей стерней, женщины и дети, убиравшие овощи, смотрели им вслед и махали руками. Они думали, что убегают от войны, но это было не так. Война обгоняла их бомбежками, обстрелами с самолетов, горящим жнивьем и скирдами соломы, пылающими шахтами Донбасса. Рядом с железной дорогой по шоссе гнали скот, шли повозки с ранеными красноармейцами, брели беженцы.

    Опираясь ногами о край верхних нар, Лиля прильнула к окошку, жадно вдыхая свежий воздух. Они ехали без остановки уже много часов. Вдруг повеяло приятной прохладой, и взору девочки открылась бескрайняя водная ширь.

    "Мама, бабушка, смотрите, какая большая река!"

    "Это не река, Лиля, это Азовское море, - сказала женщина с браслетом-змейкой на руке. - Значит, нас везут на Северный Кавказ,- задумчиво добавила она.

    На одной станции их эшелон загнали в тупик и предупредили, что стоять будут долго. Лиля с бабушкой отправились на пристанционный базар, чтобы, если повезет, купить молока и хлеба. Фашистские самолеты налетели внезапно. Софья Адамовна затащила внучку в воронку от бомбы, закрыла ее собой. Так они пролежали до конца бомбежки. Когда же вернулись на место стоянки поезда, то его уже там не было. Они увидели глубокую воронку, искореженные рельсы, трупы людей. Сильно пахло горелым металлом и еще чем-то непонятным. Пылала нефть, вытекающая из разбитой цистерны. Огонь стелился по земле, клубы чадящего дыма уходили ввысь. Крик, плач и стоны объединились в жуткий вой. На рельсах лежала женщина с раскинутыми ногами, на ее руке изумрудными глазками сверкал браслет-змейка. Лиля скользнула глазами к голове этой женщины и увидела, что стало у нее вместо лица. И как-то сразу упала на бок. Колени подтянулись к животу, к горлу подступила тошнота, маленькое тельце стало извиваться в судорогах.

    - Лиля, Лилечка, перестань, успокойся, - металась Софье Адамовна.

    - Матка Бозка, Иезус Кохены, помогите! - кричала она и крестила девочку ладонью. Но никто не пришел на помощь. У каждого было свое горе, не обнаружив дочь и внуков ни среди живых, ни среди мертвых, старая женщина взяла Лилю за руку, они вышли на шлях и влились в поток таких же несчастных беженцев. Они двигались небольшими группами. Рядом с Лилей шла женщина в пестром балахоне, сшитом из нескольких платьев. Она тащила за собой свою безумную мать. Старуха вырывалась, становилась на колени перед идущими людьми, умоляя помочь нанять подводу, чтобы вернуться домой. Солнце пекло нещадно. Шлях бомбили. Людей обстреливали из самолетов. Они, спасаясь, убегали за обочину дороги и прятали лица в колючей стерне или зеленой отаве. Так шли почти трое суток, ночевали в балках и хуторах, кормились подаянием. Казачки были щедры – еды давали много, жалели несчастных, но у себя на хуторах оставлять остерегались. Перед хутором Полтавским, утопающим в зелени садов, их остановили люди в военной форме и потребовали, чтобы беженцы пошли рыть окопы, обещая за это помочь уехать в тыл поездом. Софья Адамовна взяла заступ и пристроилась к какой-то пожилой женщине. Обе стали копать утоптанную землю. Лиля пыталась помочь бабушке, но это работа была ей не по силам, и девочка с местными ребятами подносила работающим еду и воду. Люди не за метили, как немецкий самолет-разведчик вынырнул из-под облаков. Все легли на землю, но летчик не стал стрелять, пролетел низко-низко, высунул голову из кабины и засмеялся. И вдруг из самолета посыпались белые листочки, люди их стали подбирать и прятать, кто куда может, Лиля тоже поймала листовку и успела прочитать. Там было написано: "Баришни и дамочки, не копайте ямочки, придут наши таночки, зароют ваши ямочки."

    Закончили работу, когда уже смеркалось. Беженцев разместили по хатам. Лилю с бабушкой пригласила к себе пожилая казачка. Она привела их в небольшую комнату, где приятно пахло душистой травой, устилавшей пол. На столе стояла керосиновая лампа, на стене висели портреты молодой женщины в свадебном наряде и бравого мужчины с усами, портреты украшали рушники, вышитые крестом. Хозяйка поставила перед гостями миску с кубанском борщом, нарезала крупными ломтями пшеничный хлеб и чтобы их не смущать, села поодаль. Словоохотливая женщина рассказывала, что живет с дочкой, а та в этом году окончила педтехникум. В хуторе есть начальная школа, и девушка учит местных ребятишек. Она говорила, а сама поставила перед гостами огромный арбуз, сделала надрез и он раскололся, показывав сахаристую темно-розовую мякоть и черные косточки, запахло свежестью.

    - Урожай в этом году выдался добрый. И хлеб уродился, и всякие овощи, и фрукты. Пшеницу сегодня на волах вывозили на станцию, выгружали в вагоны. И клуни свои заполнили. Да только боимся мы немца, что будет с нами, когда он придет?

    - И хватит Вам причитать, мама, все будет хорошо, - сказала вошедшая молодая девушка в шляпке с вуалеткой и ярко накрашенными губами. Видно было, что и шляпка, и яркая помада на губах – все вновь для девушки.- То ж культурная нация, - продолжала она, - немцы не любят только коммунистов и евреев.

    Лиле стало страшно, она подумала о папе.

    Чуть свет, беженцы отправились на станцию. Здесь стоял состав, вагоны которого были заполнены зерном. Проводник, пожилой солдат, разрешил им занять место на узкой площадке, примыкающей к вагону, другие семьи погрузились на платформы, где стояли закрытые брезентовыми чехлами станки. Разнесся слух, что этот поезд отправляется на Урал.

    После той страшной бомбежки Лиля почти перестала говорить. Она ни на минуту не отпускала от себя бабушку, сидела безучастная на вагонном полу и все время всхлипывала. Нужно было что-то есть, чем-то укрыться от дождя и ветра, и Софья Адамовна поменяла свои изящные швейцарские часики, подаренные ей Андреем, когда у них родилась Сашенька, на байковое одеяло и немного хлеба.

    Не доезжая до Урала, проводник сказал, что наши войска 19-го сентября оставили Киев. Теперь в их родном городе фашисты. Об их зверствах Софья Адамовна слышала по радио. В первую очередь они издали приказ об уничтожении коммунистов и евреев. "Что же станет с Ревеккой Моисеевной?", - подумала она.

    Холодной ночью, в начале октября, их поезд по длинному мосту пересек Каму, позади остались огни Перми – огни большого городе без светомаскировки. Это был уже глубокий тыл. Сюда не залетали вражеские самолеты. По обе стороны от железной дороги простирались хвойные леса с березовыми перелесками.

    "Скоро приедем", - сказал проводник и погладил Лилю по голове.

    На Урале

    После полуторамесячных скитаний поезд, в котором ехали Софья Адамовна и Лиля, остановился среди леса на маленькой станции. В помещении деревянного вокзальчика было тепло и многолюдно. Утром часть эвакуированных повезли в большое село Лазаревское, расположенное меж невысоких гор в низине. Бабушку с внучкой поселили у фельдшерицы Ксении Васильевны Ушаковой, в небольшом опрятном домике, тремя окошками выходящем на улицу. В домике был парадный вход с резным крылечком. Огород простирался до реки. В конце его стояла небольшая банька, топившаяся по-черному. К приезду эвакуированных она была готова, дым выпущен и чисто вымытый полок ждал гостей. А на столе небольшой кухни "отдыхал", покрытый полотенцем, пирог с картошкой. И когда вымытые скитальцы вошли в избу, изумленная хозяйка воскликнула: "Ах, ты, золотенькая моя! Да какая басенькая!" Дело в том, что Лиля была рыжей. И не просто рыжей, а очень рыжей, прямые густые волосы желтовато-оранжевого цвета, худенькое, порозовевшее после бани личико, меленький вздернутый носик и при этом черные брови дугой над широко распахнутыми голубыми глазами, делали девочку похожей на маленькую фею.

    Изнуренные голодом горожане ели аккуратно, подбирая каждую крошку. Боясь, что девочке после долгого недоедания может стать плохо, Ксения Васильевна, прижимая к себе золотую головку, сказала: "Ступай, Лиля в горницу, поиграй с кошкой, да посмотри на этажерке книжки, может тебе что и понравится?" В небольшой светлой комнате пол был устлан красивыми домотканными половиками. В переднем углу висела большая икона Владимирской Божьей Матери с младенцем Иисусом, прильнувшим к ней щечкой. Икона была старинной, в блестящем окладе. Под ней теплилась лампадка. Вдоль стен стояли венские стулья, на красивых резных тумбочках цвели примулы, Лиля взяла с этажерки какую-то старинную книгу, но не успела ее посмотреть, как сразу же прямо на полу уснула. Ее осторожно перенесли на широкую кровать с никелированными шишечками. А женщины на кухне стали рассказывать друг другу о себе. Они почувствовали взаимную симпатию и в конце разговора перешли на "ты", и хотя не были ровесницами, стали называть друг друга Ксеня и Соня. Проговорили почти дотемна. После ужина Ксения Васильевна уложила гостей, и когда те уснули, вымыла посуду и стала пересматривать вещи из большого старинного, еще бабушкиного, сундука, что стоял в холодных сенях. Нужно было подобрать одежду для беженок. "Вот это черное платье, если его ушить, подойдет Соне, а девочке придется кое-что смастерить из своих старых вещей",- размышляла она. Женщина перебирала платья, юбки, кофты, а сама думала о муже и сыне Георгии. Оба были на фронте, и от обоих не было вестей. Осторожный стук в дверь вывел ее из раздумья.

    - Ксеня, отвори, это я.

    - Да что так поздно, Веруня! - Спросила Ксения Васильевна, впуская жену брата Николая.

    - У тебя выкуированные?

    - Бабушка с внучкой. Бегут от самого Киева. Старуха так худа, кожа да к кости, девочка вся в расчесах да коросте. В баньке вымыла, да одежонку всю пришлось сжечь, аж шевелилась от вшей, вот и псдс/рвю,- во что бы горемык одеть.

    - Да ведь я к тебе, золовушка, за этим же. Нет-ли у тебя какой-нибудь куфайчонки? Может что от Гоши осталось?

    - Кольке, небось?

    - Ему, постреленку, знаешь ведь, он прицепщиком робит на тракторе, дык вздумал трактор ватой разогревать из куфайки, да почти всю и выдергал. Гляжу сегодня утром, а на ем одно ремье.

    - А трактористом у него кто?

    - Мария, Никиты – председателя дочь. Ей самой едва минуло пятнадцать, а Кольке и вовсе – только двенадцатый. Чумазый приходит с работы, до полатей доберется, да с куском и заснет.

    - Я подберу, Веруня, да завтра после работы к вам зайду, занесу.

    - Ну, тогда я побегу. Ребятишки по тебе соскучились. Все спрашивают, когда тетя Ксеня придет?

    Веруня ушла, а Ксения Васильевна продолжала перебирать старые вещи, отыскивая нужные.

    Ксения Васильевна

    Пока над этим старинным уральским селом раскинулось холодное и звездное октябрьское небо, пока стоит тишина над домами и спят, ворочаясь и стеная во сне беженки, пока есть время до утра, а Ксении Васильевне все-равно не уснуть, давайте вместе с ней вспомним ее жизнь, жизнь немолодой женщины.

    Ксения вышла замуж за Сергея Ушакова во время первой мировой войны. Она была православной, он – кержак. Жених принял веру невесты, и они венчались по православному обряду. Потом Сергея позвали в армию. Вернулся он в Лазаревское только в 1919 году, уже красноармейцем, вскоре его послали на учебу, и он стал профессиональным военным. Ксения везде следовала за мужем. Она стала медсестрой, затем – фельдшером. За двадцать лет скитаний по разным гарнизонам многому научилась. Могла принять роды, вырвать зуб, выдавить змеиный яд, зашить рану, вылечить от простуды, малярии, дизентерии. А когда стала старше, помогала молодым семьям устраиваться на новом месте, успокаивала женщин, когда их мужья долго не возвращались с походов. Она скакала на лошади лучше многих мужчин и на соревнованиях по стрельбе попадала в "яблочко". Да, у Сергея Дмитриевича было замечательная жена. Его Ксенька могла за ночь сшить себе сногсшибательное платье, накрыть в палатке стол по всем правилам. Пироги Ксении Васильевны ел и хвалил маршал Блюхер, когда бывал в их доме на Дальнем Востоке. Своих детей у Ушаковых не было, и они взяли на воспитание сироту, дальнего родственника Сергея. В 1941 году их сын Георгий должен был закончить 10-й класс и поступить в медицинский институт. Но случилось так, что дивизию, где служил Ушаков, перебросили с Дальнего Востока к западной границе. В Лазаревском у них было много родственников, в том числе две тетки, сестры матери Ксении Васильевны. Они писали племяннице, что очень стары, ждут ее и даже сохранили часть наследственного добра. Ушаковы решили вернуться в родные места и обосноваться на Урале навсегда.

    Ксения Васильевна и Георгий не стали ждать, когда выйдет в отставку Сергей Дмитриевич, и отправились на Родину. Приглядели домик на три окошечка, денег на покупку не хватало, тогда Ксения отнесла в торгсин украшения, доставшиеся ей от матери и бабушки. Золото у нее купили, а вот вставки из драгоценных камней вернули, и она их оставила ни память. С помощью младшего брата Николая обустроились на новом месте, перенесли туда бабушкин сундук и кое-что из старой мебели и зажили в ожидании, что к ним вскоре присоединится Сергей Дмитриевич. Вскоре, одна за другой, умерли тетки. Из родственников со стороны Ксении остались только Николай с семьей.

    Гоша в 1941 году окончил десятый класс. Началась война, и его призвали в первые дни. Мать и сын были очень дружны. Сергей по долгу службы часто был в отъезде. И мама Ксеня, как называл Георгий свою приемную мать, всю себя посвящала воспитанию сына. Это она научила его ездить верхом, разжигать костер, удить рыбу, собирать грибы и ягоды и прочим, нужным мальчишке, вещам.

    От сына Ксения Васильевна получила два письма: одно с дороги, другое - с фронта. Это последнее ее растрогало. Ее мальчик писал прямо с передовой, в период короткого затишья. Она знала это письмо наизусть. "Милая, дорогая мама Ксения, - писал Гоша. – Пишу по-фронтовому: сижу в окопе и пишу на лопатке. Фриц непрерывно летает над нами. Надоел уже. Очень, мама, соскучился по твоим письмам. Пиши мне обо всем. Где папа? Есть ли от него известия? Как ты живешь? Вот мы вернемся с войны, двое мужчин, и ничего тебе не будем давать делать, будем только на тебя смотреть и беречь. Обо мне не беспокойся. Вот лежу в окопе и вспоминаю блины, которые ты пекла в Лазаревском, и так их хочется..."

    О судьбе мужа Ксения узнала из письма сослуживца. Он писал, что полковник Ушаков Сергей Дмитриевич пропал без вести в первые дни войны. "Пропал без вести, - размышляла она, - кадровый военный в высоком звании не мог просто так пропасть без вести". Она хорошо знала мужа, его характер, его смелость и преданность Родине. "Неужели он попал в плен? Но это могло стать лишь в единственном случае: Сергей был тяжело ранен и без сознания." И несмотря на то, что получила о муже и официальное подтверждение, надежда, что ее любимый Сергей жив, не покидала Ксению. Именно тогда она достала из сундука старинную бабушкину икону, почистила потускневший оклад и повесила в "Красном углу". "Теперь это никому не повредит", - решила она. Была ли Ксения религиозной? Да, она верила в Бога, как и многие жены командиров. Но об этом не принято было говорить – такие разговоры грозили неприятностями их мужьям. В лучшем случае, это могло повлиять на служебное положение, в худшем же .., даже страшно подумать, как это могло отразиться на семьях военнослужащих. В воинской части, где служил Сергей Дмитриевич, произошел такой случай. Это было незадолго до отъезда Шуваловых на Урал. К ним в гарнизон для прохождение дальнейшей службы прибыл молодой лейтенант. Он приехал с беременной женой. После рождения ребенка что-то не заладилось в этой семье. Старая женщина, что помогала по дому еще не окрепшей после родов матери, посоветовала окрестить новорожденного, мол, тогда "все сладится". И жена лейтенанта вскоре окрестилась сама и окрестила малыша. Об этом стало известно в воинской части. Молодого командира разбирали на партсобраниях, его жена, считая себя источником беды, очень переживала. В семьях же военнослужащих подшучивали над этим случаем. Не придала ему должного значения и Ксения. Хотя могла и должна была, как старшая, успокоить молодую женщину. И случилось непоправимое - жена лейтенанта наложила на себя руки. Ее спасли, но она помешалась в уме. Этот случай камнем лег на совесть Ксении Васильевны. Она могла предотвратить беду, но не сделала этого.

    С тех пор прошло три года. Веселая, жизнерадостная Ксения стала вдовой. И когда в ее дом привели двух беженок – измученную старуху и изнуренную девочку, прильнувшую к бабушке, жалость захлестнула сердце Ксении Васильевны. И еще в это время она суеверно подумала о той молодой женщине, жене лейтенанта, которой не смогла помочь в свое время. "Им нужно помочь, этим двум горожанкам, - подумала Ксения. - Хотя это будет, ох, как непросто. Но я должна это сделать."

     

    Лиля

    Лиля была очень слаба. Ей все время хотелось спать. Она спала почти находу, прикорнув у печки, или просто, на полу. Это все напоминало длительный обморок. По ночам девочка кашляла лающим и сухим кашлем, всхлипывала. Она очень мало говорила, но ее лицо часто искажалось гримасами. Софья Адамовна тревожилась за ее рассудок. Как же ей, старой женщине, вернуть к жизни внучку? Как успокоить маленькое родное сердечко, чтобы вновь услышать смех ее девочки, увидеть радость в ее глазах?

    Да, Лиля была близка к помешательству. В ее голове роились воспоминания, картинки из прошлой жизни, какие-то события, услышанные когда-то фразы. Ей хотелось все это осмыслить и увязать во что-то единое. Бедная, маленькая девочка, она пыталась решать вопросы, которые и взрослым были не по силам.

    Она с закрытыми глазами видела, как к ней, раскинув ручонки, бежит маленький Ваня и кричит: "Ли-ля!" То вдруг в небе появлялась огромная туча, сверкала молния, грохотал гром, и она поспешно срывала с веревки сухое белье. Но чаще всего мысли вертелись вокруг войны, в ее короткой жизни это была не первая война. Она хорошо помнила войну с Финляндией, но та была где-то далеко, и сказывалась на их жизни только очередями за хлебом и пустыми полками в магазинах. Эта же война совсем другая. Она разлучила Лилю с мамой, папой, маленькими братиками. Она была рядом - кровавая, смертельно мчавшаяся по ее родной стране. Вот уже фашисты хозяйничают в Киеве и приближаются к Москве. Об этом рассказывает тетя Ксения по вечерам. У них в больнице есть радио.

    "Ну, почему перед войной было все так тихо и спокойно?

    - Нет, - спорила сама с собой девочка.

    - Не было тихо, не было спокойно!"

    Она помнила, какие песни пели дети и взрослые. Во втором классе (вспоминает Лиля), им стали преподавать санитарное дело. Вела уроки врач. Самое главное, чему их учили - это делать перевязки. На экзамене Лиле нужно было сделать перевязку головы - это называлось "Шапка Гиппократа", и ответить на вопрос, кем распространяются инфекционные заболевания. Лиля перечислила разных насекомых, а нужно было сказать: "Микробами". Ей было досадно, что она, отличница, получила оценку "хорошо". А после экзамена им обещали, что выдадут значки БГСО (Будь готов к санитарной обороне), и дети спели песню "Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!"

    В семье Саенко детям не разрешалось вмешиваться в разговоры взрослых. И Лиля пыталась истолковать на свой лад разные высказывания. Однажды папа принес из магазина хлеб в форме кирпичика. Обычно они покупали круглей хлеб - Арнаут или Докторский. К чаю брали французские булки с хрустящим гребешком, их еще называли "франзольки", но хлеба в форме кирпичика она не видела в продаже. И папа сказал маме странную фразу: "Сашенька, а ведь это предвестник войны". У родителей были грустные лица и Лиля не решилась спросить: "Причем здесь война?"

    Девочка вспомнила еще один эпизод того времени. В среде ее родных и друзей не пили вино, и Лиле не приходилось видеть пьяных. И когда в их старый двор пришли двое парней "навеселе", чуть-чуть покачиваясь, все соседи смотрели на них осуждающе, особенно огорчалась Ревекка Моисеевна – эти мальчики были школьными друзьями ее внука Володи. "Не ругайте нас, баба Рива, - сказал один из них, - скоро будет война и нас всех убьют".

    Значит, взрослые знали, что будет эта страшная война. Думали о войне, говорили о войне, пели песню "Если завтра война" и ничего не сделали, чтобы не случилось такой беды! Нет, она не могла понять этого. Теперь, они остались одни, одиннадцатилетняя девочка и старая женщина.

    "Мама, мамочка, где ты?"

    Софья Адамовна

    Вывести Лилю из такого состояния никто не мог. Ксения Васильевна была уверена, что со временем девочка успокоится и станет такой, какой подобает быть в детском возрасте. Её больше беспокоили физические недуги Лили – кашель и вялость. - Соня, Соня, возьми себя в руки, ей сейчас необходимы усиленное питание и наша любовь, и всё образуется - успокаивала она Софью Адамовну.

    Но как ей, старой женщине, успокоиться? Как не волноваться об единственном, близком существе? И как найти средства на усиленное питание?

    "О, святая Мадонна, дай мне силы, чтобы поднять моё дитя! Дай мне силы, чтобы заработать на хлеб насущный! Трудиться буду до седьмого пота. Мои старые руки помнят мастерство, а портниха на селе нужный человек", - размышляла Софья Адамовна, растирая свои скрюченные пальцы.

    В комнате хозяйки стояла старая швейная машина, на неё и надеялась Софья Адамовна, в прошлом искусная портниха, ученица известной в Киеве, ещё до революции, владелицы модного дамского ателье пани Ковалевской.

    Юную Зосю туда привела тётка, сестра матери. Так она стала служить у пани Эвелины. Молоденькие ученицы помогали делать примерки на дому богатым клиенткам и разносили готовые заказы. Строгая хозяйка не только учила девушек шитью, но также хорошим манерам и вежливому обращению с посетителями. И когда воспитанницы пани Эвелины весной, после работы, стайкой выпархивали из ателье в модных шляпках, в лайковых перчатках, в высоких ботиночках на венском каблучке, то производили впечатление барышень из аристократических семей. Грациозная и ловкая Зося была любимицей пани Ковальской.

    Как-то девушка поехала отвезти заказ одной даме. Дверь вместо прислуги открыл высокий молодой человек в студенческой тужурке, с копной рыжих волос. Так она впервые встретилась со своим будущим мужем Андреем – студентом. Как противились браку с простой девчонкой с окраины интеллигентные родители Андрея! Но всё-таки согласились. Венчались в костёле, и юная невеста была прелестна в белом платье со шлейфом, подарком посажённой матери – пани Эвелины Ковальской. Так Зося стала женой будущего инженера Андрея Викторовича Брыльского.

    После небольшого свадебного путешествия в Варшаву, где жили родственники Брыльских, молодые поселились у родителей Андрея. Квартира была пятикомнатной, с большой кухней, ванной и крошечной тёмной каморкой, примыкающей к венной комнате, где жила прислуга, тётя Саша.

    На обширном балконе, выходящем на тихую улицу с каштанами, в кресле-качалке любила сидеть с французским романом мать Андрея, Лилия Ильинична - высокая, статная дама с пышными седыми волосами. Свёкор Зоси, Виктор Андреевич, служил адвокатом.

    Молодые старались жить на свои заработки. Андрей делал чертежи богатым студентам в карандаше, а Зося обводила их тушью. Она же много шила на семью, так как достаток, пока учился муж, был невелик. Молодая женщина скучала по своим родителям, по небольшому дому на окраине Киева – Демиевке, окружённому вишнёвым садом. Она старалась чаще навещать родных, интересовалась жизнью их соседей. В общем, Зося оставалась девчонкой с окраины – самостоятельной и смелой. Во время еврейского погрома она привела в семью мужа соседей с Демиевки – сапожника Янкеля и его жену Рахиль. Лилия Ильинична поселила их в кабинете Виктора Андреевича. Здесь Рахиль и родила девочку, названную в честь благодетельницы Лией.

    Прошло много-много лет и всё повторилось. Теперь их с Лилей приютила у себя, обогрела и спасла от голодной смерти чужая женщина.

    Как хорошо, что они попали в это богатое село! Здесь такие добротные и опрятные дома с обширными крытыми дворами, похожие на крепости, с окнами, выходящими на улицу, с плотно запирающимися воротами. И люди здесь под стать домам: степенные, немногословные, чисто одетые.

    "Люди добрые, не дайте погибнуть! - Мысленно восклицает старая женщина. – Я постараюсь не остаться в долгу".

    И вот стрекочет зингеровская машинка, шьёт классная столичная портниха. Молодые щеголихи несут отрезы крепдешина, купленные до войны, кому-то нужно перелицевать платье или юбку. Солдатки просят перешить из мужниной одежды пальтишки для ребятишек, чтобы было в чём ходить в школу. Цену Софья Адамовна не назначает. Дают, кто сколько может. У каждого заказчика свои возможности. Ведро картошки, несколько яиц, крынка молока. Несут немного. Война, всем трудно живется. Но им с Лилей для пропитания хватает. Правда, нужно ещё одежду справить, чтобы было в чём выйти на улицу. Хватило бы только здоровья у Софьи Адамовны. Беда у неё. Слепнет. Видит, как сквозь пелену.

 

    Выздоровление

    Накинув на себя старую телогрейку, Лиля выбегает за дровами. И пока добирается до высокой поленницы, начерпывает полные валенки снега. "Какая суровая на Урале зима", - думает девочка. Она взбирается на крыльцо, топает ногами, сбивая с валенок снег, оборачивается на скрип калитки и видит, что к дому идёт высокий мужчина в военной шинели. У Лили ёкает сердце: "Неужели, папа? Но нет, это другой человек..." Он опережает Лилю, первым заходит в холодные сени, распахивает перед девочкой дверь, и они быстро входят в кухню, впуская клубы холодного воздуха.

    -Я не ошибся? – Говорит мужчина, с любопытством рассматривая бабушку и внучку. – Здесь живёт Ксения Васильевна Ушакова?

    -Нет, не ошиблись, - улыбается Софья Адамовна. – Ксения на работе, в больнице, она скоро придёт. А Вы проходите.

    -Ну, тогда я пойду ей навстречу, - говорит гость и, спохватившись, представляется:- Пётр Александрович Образцов, старый друг Ксении и Сергея.

    Вскоре они приходят вдвоём, радостные от встречи. Пётр Александрович помогает снять Ксении пальто и достаёт из вещмешка консервы.

    -Нужно бы конфеты, но, - смущённо говорит он, глядя на Лилю и протягивая Софье Адамовне банки.

    "Какое у него доброе и знакомое лицо, - думает девочка. – Да ведь я, действительно, его знаю. Это же молодой человек с фотографии из тёти Ксениного альбома! Там тётя Ксеня молодая, красивая, с толстой косой. Она стоит в середине. С одной стороны белозубо улыбается бравый Сергей Дмитриевич в будёновке, а с другой – спокойно смотрит высокий юноша в очках, их друг юности".

    -Сколько же мы не виделись, Петя? – Спрашивает Ксения Васильевна, накрывая на стол.

    -С тридцать восьмого года, - отвечает тот.

    И они оживлённо вспоминают то лето, когда Ушаковы, наконец-то, приехали в отпуск в родное село, где Образцовы, Пётр с женой, гостили у матери. Им было очень хорошо вместе. Они ходили на покос и в лес за ягодами. А вечерами, на веранде у Образцовых играли в преферанс. Потом переписывались. Перед войной Образцовы разошлись. Пётр перевёз к себе в город маму - старую сельскую учительницу, у которой они все, каждый в своё время, учились. Сам Пётр в то время работал хирургом в одной из городских больниц. В самом начале войны был мобилизован и получил назначение в эвакогоспиталь. И вот теперь их эшелон привёз раненых с передовой из-под самой Москвы. Их разместили по госпиталям Свердловска, а личный состав эвакогоспиталя получил отпуск на два дня, и Пётр на несколько часов приехал в Лазаревское навестить родных и друзей. За столом разговор шёл о войне, гость на вопросы женщин отвечал уклончиво. Потом Лиля легла в постель, но прислушивалась к разговорам. Взрослые говорили шепотом, и она ничего не понимала. Но, засыпая, все-таки услышала тихое всхлипывание. Она открыла глаза, приподнялась и увидела, как затягивается папиросой Пётр Александрович, почти беззвучно плачет бабушка, сидит бледная Ксения Васильевна, и у неё дрожат руки.

    Утром, когда Лиля проснулась, Пётр Александрович уже ушёл на станцию. В комнате было прибрано, за стеной, на кухне копошилась бабушка. Тётя Ксеня собиралась на работу.

    Вскоре в семью Ушаковых пришло горе. Они получили две похоронки. Под Москвой погибли девятнадцатилетний Георгий и его дядя Николай Васильевич Чернов, оставив сиротами четырёх детей.

    Скорбь Ксении Васильевны была молчаливой, она замкнулась в себе. Веруня же несколько раз лишалась чувств, и когда её приводили в себя, захлёбывалась от рыданий. "Мамка, не надо, не плачь" - успокаивали её дети – Колька и Нина. Двухлетнего Сергуню взяла на несколько дней Софья Адамовна. Старшая дочь Веруни - Шура узнала о беде только через неделю после получения похоронки, она работала на лесозаготовках.

    Горе, пришедшее в семью Ушаковых, очень повлияло на Лилю. "Вот, уж, воистину клин клином вышибают", - думала бабушка. Её внучка как будто очнулась от какого-то страшного сна. Она увидела, что окружающим её людям было не до её переживаний. Они сами нуждались в заботе, и Лиля это почувствовала. Их кровоточащее горе притупило Лилино. Её помощь с благодарностью принимали. Она помогала бабушке, нянчилась с Серёжей, так как Коля работал в колхозе, а Нина училась в школе. Веруня иногда заносила мальчика к няне Лиле перед уходом на работу. А уж когда приходила с работы тётя Ксеня, - грустная, пахнущая лекарствами, девочка во всём старалась ей угодить. Она помогала хозяйке снять пальто, стряхивала с него снег, подавала согретые в печурке комнатные тапочки, доставала из печи чугунок с горячей картошкой, накрывала на стол. Она пыталась разговорами на своём украинско-русском языке вызвать улыбку у тёти Ксени.

    В эти дни выздоровления Лиля почувствовала, что ей не хватает общения со сверстниками, очень захотелось в школу, чтобы послушать учительницу, почитать книги и после уроков, вместе с одноклассниками возвращаться домой. Но у неё не было ни зимней одежды, ни обуви. Бабушка шила для людей, чтобы заработать немного денег и продуктов. Зрение Софьи Адамовны ухудшалось с каждым днём. Лиля ей помогала. Смётывала швы и даже промётывала петли. Хорошо, что мама до войны учила её разным рукоделиям.

    Но Лиля всё-таки дождалась своей очереди. В конце января Софья Адамовна отложила в сторону все заказы и начала обшивать внучку. Вначале простегала бурочки. Галош не было, и мастерица вместо подошвы пришила старую кошму. Получилась замечательная зимняя обувь. Пальтишко сшили из старой гимнастёрки Сергея Дмитриевича, подбив его ватой. Тётя Ксеня отыскала в сундуке кусочки старого меха, неизвестно от какого зверя. Получился хороший воротник. Этим же мехом оторочили капор. Получилось так славно.

    - Ой, баско-то как! Ну, бабушка, ну мастерица! – Говорила Веруня, тормоша Лилю, разглядывая со всех сторон обновки. – Тётя Соня, сшей моей Нинке такое же, - просила она.

    Да, вот теперь-то Лилька кум королю и сват министру. "Ого, сколько снега выпало за ночь! Теперь я буду чистить дорожки, теперь всё просто, - и она надела свои обновки. Завязала под подбородком ленты капора, натянула бурочки. – Это вам не тёти Ксенины огромные валенки, где ноги болтаются, как спички! Это бу-роч-ки!"

    Лилька хватает деревянную лопату и – за калитку. Работает, аж становится жарко. "Уф", - говорит она и расстегивает верхнюю пуговицу. Личико раскраснелось, глаза блестят. "Ну, Лилька, ну красавица, - любуется из окна внучкой Софья Адамовна, - и как на Сашеньку похожа", - с грустью думает она.

    -Глядикось, робя, Лилька выкуированная вышла! – Кричит ребятам, бегущим в школу во вторую смену, Ванька Смирнов, по прозвищу Ленин. – А вырядилась-то как! Фу ты, ну ты, ножки гнуты!

    -Лилька, айда с нами в школу, - зовут девчонки.

    -Нет, не могу, много пропустила.

    Этим детям с холщовыми сумками, невдомёк, как Лилька хочет быть вместе с ними. Война лишила её этой радости.

    Всему вина – война! Это она зловещая, страшная, проклятая врывается в жизнь старого уральского села похоронным плачем, голодом, холодом, большими очередями за солью, спичками, керосином. И только огромной работой её можно победить. Всё для фронта, всё для победы... Трудится на конном дворе двенадцатилетний Колька Ушаков, его сестра Шура возглавляет комсомольскую бригаду. Молодые девушки работают на заготовке дров. Норма 3-5 кубометров на человека за смену. И ещё они выполняют спецзадание: отыскивают берёзы с прямыми стволами, без сучков, толщиной в два обхвата. Из этих деревьев получается отличная фанера для самолётов. Снега – по пояс. Спецовки нет. Работают в старых отцовских штанах. А вечером в бараке, чтобы оттаять примёрзшую к телу одежду, подолгу кружатся вокруг раскалённой печки. "Ох, девчонки, всё-то вам откликнется", - вздыхают матери и бабушки.

    Это и Лилькина война. И ей тоже нужно трудиться. Ксения Васильевна научила её вязать носки. И девочка своими тоненькими пальчиками, исколотыми спицами, вывязывает двойные пятки, чтобы было тепло бойцам на фронте, чтобы они не поморозили ноги. А может случится и такое: носки, связанные Лилей, достанутся Ивану Ивановичу Саенко, её папе.

    Так в труде, заботах и мыслях о войне продолжается жизнь у обитателей маленького домика, засыпанного по самые окна снегом. С раннего утра и допоздна сидит за швейной машинкой бабушка Софья Адамовна, лечит больных Ксения Васильевна, домовничает Лилька. Длинными зимними вечерами собираются они за работой вокруг керосиновой лампы. Обмётывает швы бабушка, хотя делать ей это с каждым днём всё трудней - почти не видят глаза. Вяжут Ксения Васильевна и Лиля, прядёт овечью шерсть, поплевывая на пальцы, опрятная старушка Тимофеевна. Она совсем одинока и живёт тем, что по неделям в разных домах помогает по хозяйству: теребит и прядёт шерсть, ткёт половики, присматривает за ребятишками. За это её кормят, дают обноски.

    Отец Тимофеевны был старателем.

    - Старались прямо на своих покосах, - рассказывает старушка, - а ребятишки собирали яркие камешки, блестящие и прозрачные, и меняли их на пряники у приезжих из Екатеринбурга скупщиков. Обмен шёл "вес на вес".

    Тонкая нить наматывается на веретено, плавная речь Тимофеевны проникает в сознание. Лиля откладывает вязание, облокачивается на стол, и, подперев кулачком лицо, внимательно слушает.

    - Как сказывал покойный тятя, - неторопливо говорит рассказчица, - недалече от того места, где теперича стоит наше село, в горах был скит. Жили в нём блюстители древней веры. Они бежали сюда с реки Керженец, гонимые патриархом Никоном. Бежали со стариками и детьми, несли иконы с двуперстным знамением и рукописные книги. На новых местах устраивались прочно. Строили избы из лиственниц, выращивали скот, пахали землю, искали руды, да прозрачные и узорчатые каменья. А когда пришёл в эти места Демидов, стали строителями плотин и заводов, а затем – и мастеровыми. В скиту том был старец Лазарь. Вот и назвали речку Лазаревкой, а село – Лазаревское.

    Как-то вечером Ксения Васильевна достала из комода красивую шкатулку, где на зелёном бархате лежали огранённые прозрачные и разноцветные драгоценные камни. Эти самоцветы когда-то сверкали в золотых оправах, в брошах, серьгах, перстнях.

    -Вот этот кроваво-красный рубин когда-то украшал перстень, он достался мне от бабушки. Его купил на Ирбитской ярмарке мой дед в подарок молодой жене, - объясняет тётя Ксения.

    -А вот это горный хрусталь. Смотри, Лиля, он чист и прозрачен, как слеза. А эти сиреневые камешки называются аметистами.

    -Тётя Ксеня, они такого же цвета, как фиалки на Украине! А вот этот, зелёный, как он называется?

    -Это хризолит, его добывают в наших краях, встречается он вместе с платиной. Он особенно хорош при зажженных свечах. Гляди, как он сверкает и переливается, незря его называют "вечерний изумруд".

    -Это Ваши сокровища, тётя Ксеня?

    -Конечно, сокровища. Мои сокровища, Лилюша. Ведь эти украшения достались мне от моей мамы, а ей – от её родителей.

    Навсегда запомнила эти рассказы эвакуированная девочка с Украины. В детстве память хорошая, детский ум впитывает всё услышанное. И ночью Лиле снится, что на центральной площади городка, где она с родителями и братиками жила до войны, стоит двухлетний Митя и говорит: "Лиля, дай пряник", - показывая ей ладошку, а на ней горят, переливаются драгоценные камешки.

 

    Жизнь продолжается. Ожидание. Надежды. Будни

    Скоро весна. Ночи стали короче. Снег осел и покрылся тонкой корочкой льда и в сумерках кажется чуть-чуть сиреневым.

    Сегодня у Ксении Васильевны выходной. Лиля любит те дни, когда тётя Ксеня дома. С ней так интересно. Они весь день готовились к весне. Перебирали картошку в погребе, пересаживали комнатные цветы в землю, запасённую хозяйкой с осени. Особенно бережно переносили в чисто вымытые горшки клубни чудного цветка глоксинии. Таких комнатных цветов, как в Лазаревском, на Украине Лиля не видела. Работая, Ксения Васильевна рассказывала, что семена их были завезены очень давно с далёких южных стран по заказу Григория Демидова. А на севере Урала, под городом Соликамском выпестованы в оранжереях первого ботанического сада России. Из господских домов в вотчинах Демидовых рассада попала в жилища простого люда и украсила подоконники изб крупными и многоцветными колокольчиками глоксинии, яркими шапками махровой бегонии и другими прекрасными цветами. Давно уже нет того дивного ботанического сада, в оранжереях которого выращивались не только заморские цветы, но и экзотические фрукты, например, ананасы, поставляемые в своё время к царскому столу. Но остались чудные цветы, украшающие подоконники простых изб, радующие душу и веселящие взор.

    По-семейному, тепло прошёл этот день. Уже затемно вымылись в баньке. "С гуся вода – с Лили худоба", - окатила её, как маленькую, прохладной водой Ксения Васильевна. Потом поели картофельных печёнок, запивая их не сладким, но душистым чаем, и зевая, разбрелись по своим местам. Первой уснула, размеренно дыша, Лиля, затем, поохав на печи: "Ой, рученьки мои, ой ноженьки мои", - Тимофеевна.

    Вскоре послышалось похрапывание усталой хозяйки. Не смогла уснуть только Софья Адамовна. Как клубок разматывались тревожные мысли. Тревога перешла в отчаяние. Больше она не сможет зарабатывать на жизнь шитьём. Вот уже несколько дней не видит правым глазом. А судя по положению на фронте, им с Лилей придётся прожить в этом селе ещё зиму, и может такое статься – не последнюю. Спасибо Ксении, что помогла им, да что там, "помогла!" – спасла от голодной смерти! А как быть дальше? Нельзя больше пользоваться добротой этой уже немолодой женщины. А она ведь ещё помогает и семье брата.

    Мысли Софьи Адамовны постепенно переключаются на Сашеньку и мальчиков. И перед взором вновь проходят страшные видения того сентябрьского дня. Он был таким солнечным, и Сашенька сказала им с Лилей: "Вы идите, мы с мальчиками тоже выйдем из вагона подышать свежим воздухом. Я только покормлю Андрюшу". Может, они остались живы? И если живы, то где они?

    Как-то, уже близко к весне, Ксения Васильевна услышала, что в город Биробиджан стекаются адреса всех учтённых эвакуированных. И те, кто потерялся во время бомбежки, могут через Биробиджан быть найдены своими родными. В тот же вечер Лиля под диктовку бабушки написала письмо, где сообщала, что с ними произошло во время эвакуации. "Может, мама и братики спаслись, - думала она, - и живут тоже в каком-то селе, и также послали письмо в Биробиджан?" Теперь каждый день они ждали ответа.

    Но пришла весна, наступил апрель, вскрылся пруд, очистилась ото льда речка, а ответа из Биробиджана всё не было. "Письмо могло потеряться", - подумала Лиля, и написала ещё одно.

    А весне всё было нипочём: ни война, ни скорбь и страдания. Она ворвалась в Лазаревское слепящими лучами солнца, бурным половодьем. И только сошла талая вода, как сразу же на пригорках вылезла изумрудно-зелёная трава, яркими солнышками расцвели одуванчики, а в середине мая, по обеим берегам реки, распустилась черёмуха, и её ароматом наполнился воздух так, что аж дух захватывало!

    И Лазаревское предстало в новом обличии. Это красивое уральское село. По обеим сторонам быстрой речки стояли дома, огородами выходя к воде, а фасадами домов – на чистые улицы.

    На самой середине села, речка была перехвачена старой, но ещё крепкой плотиной, образуя огромный пруд.

    Он простирается на несколько километров и теряется в тёмных, дремучих лесах. На самом высоком месте стоит белокаменная церковь с зелёной кровлей. Но домик Ксении Васильевны располагается в кержацком конце и соседки - старушки ходят молиться в низкий барак – кержацкий молельный дом. По воскресеньям они в длинных косоклинных сарафанах и плюшевых жакетках проходят чинно по улице.

    В ту первую военную тревожную весну, в колхозе Лазаревский был распахан каждый клочок земли. На село, как и на весь Урал, легла большая забота. Ведь немецкие войска стоят у стен Сталинграда, Ленинград в блокаде, плодородные земли Украины, Кубани и часть Краснодарского края – всё у фашистов. Тыл должен был кормить армию и народ. В колхозе на посеве хлеба, на посадке овощей, на молочной ферме трудились, выполняя тяжёлую мужскую работу, женщины и дети. Они же запасали корм скоту: сами косили сено, сами же его стоговали. На трудодень ничего не давали. Правда, за прошлый год, выдали по несколько десятков килограмм брюквы. Чтобы не умереть с голоду жителям села нужно было иметь своё хозяйство, хотя бы - огород. Несколько семей эвакуированных перебрались в город, там были военные заводы и другие предприятия, и где можно было прожить, или вернее, просуществовать на скудный паек.

    Лиле с бабушкой некуда было податься. Девочка была мала, а Софья Адамовна стара и больна. Вещей, на которые можно было выменять еду, у них не было. Отдавать Лилю в детский дом Софья Адамовна не захотела. Бабушка не могла лишить самое близкое ей существо родительской ласки, она была девочке вместо мамы и отца. Но свет не без добрых людей. В поле за селом им выделили несколько соток земли, и даже, вспахали. А Коля и Нина Шуваловы помогли посадить Лиле картошку, заработанную ещё зимой, бабушкой. В каждую лунку, кроме картофелины, бросали две горошины. Так посоветовал Колька, он же принёс семена гороха.

    Как-то незаметно Лиля подружилась с местными ребятами. В начале их смешила речь украинской девочки, но Лиля не обижалась. Да и что толку сердиться, ведь всё равно нужно учиться русскому языку, она собиралась пойти этой осенью в школу, в четвёртый класс. И вскоре "эвакуированную Лильку" невозможно было отличить от местных ребят. Она научилась выговаривать твёрдо букву "г", токать и окать. И не говорила больше: "Что вы с меня смеётесь?" Загорелая, с облупившимся носом, с ципками на ногах, она утром босиком бегала по холодящей ноги росной траве на речку за водой, научилась окучивать картошку не так как на Украине, а рядками. Она ходила на покос вместе с Веркиными детьми, и как её учили, выгребала траву из-под каждого кустика. Она зарабатывала на жизнь себе и бабушке. Старательную девочку охотно приглашали няньчиться с маленькими ребятишками и домовничать. При случае она смогла штопать, чинить одежду, подшить подол у платьица. За это ей давали поесть, да ещё - кусок хлеба или пирожок, чтобы снести бабушке.

    Выпадали такие замечательные дни, когда Лиля с ватагой сверстников ходила на луга за конским щавелем, который здесь смешно назывался "шике-раки". Ходили они и за грибами и ягодами, благо лес начинался сразу же за домами. Смешанный густой подлесок, где весной можно было полакомиться красными крупянками – нежными цветочками ели, сменялся сосновым бором с мощными в два обхвата деревьями. Здесь можно было набрать черники, осенью – брусники, засолочных грибов. Дома Софья Адамовна из всего, что приносила Лиля, делала заготовки на зиму. Сушила щавель и грибы, нежную чернику и малину. "Лето – запасиха" - говорят в народе. А зима будет длинной и голодной. На фронте было плохо. В глубокий тыл, в уральское село шли тревожные вести. Наши войска отступали. Немцы заняли Крым и уже - на подступах к Северному Кавказу. Почтальона ждали и боялись. Бесконечно радовались солдатскому письму-треугольнику, принимали как неизбежное, повестки из военкомата, горько плакали над похоронками. И после печальных или радостных вестей трудились до изнеможения. Всё для фронта! Всё для победы!

    В конце лета в Лазаревское приехало ещё несколько семей эвакуированных из Краснодарского края и с Северного Кавказа.

    У соседки Веры Шуваловой, бабы Мани, что жила в добротном пятистенке, поселили старого человека. Он во время бомбёжки потерял жену. Лиля видела, как этот старик, шатаясь от голода, бродил по берегу реки, выискивал моллюсков и ел их, выковыривая длинными, негнущимися пальцами из раковин. Баба Маня не жаловала постояльца. Рассказывали, что к этой старухе по ночам за самогоном приходят какие-то тёмные личности, и баба Маня меняет спиртное на вещи. Потом эти вещи продаёт. Соседки видели как она в городе, на базаре из-под полы продавала новое солдатское белье. Однажды в очереди за керосином, баба Маня жаловалась женщинам, что её квартирант съел похлёбку у собаки. Бойкая на язык Веруня её тотчас отчитала: "Ах, ты бочка сорокаведёрная! Сама, небось, масляные шанежки жрёшь, а старому, одинокому человеку чашку щей налить жалко! Ноги чтоб твоей у меня не было!" - женщины, стоящие в очереди отвернулись от жадной старухи. Баба Маня не ожидала такого поворота, ведь ей так хотелось похвастаться обновками, что за ведро картошки выменяла у одной голодной эвакуированной. Лиля слышала этот разговор и подумала, что им с бабушкой повезло, их приютила добрая женщина.

    Ксения Васильевна много значила для девочки. Лиля очень к ней привязалась. Ей нравилось у тёти Ксении всё. И её добрые глаза, от которых, при улыбке отходили тоненькие лучики морщин, и её складные рассказы о старине, о родителях-старателях. И том, как они с мужем жили на Дальнем Востоке. Даже запах лекарств, исходящий от тёти Ксени, нравился девочке. Ксения Васильевна тоже привязалась к Лиле. Она учила её тяжелому крестьянскому труду, утешала, когда Лилю дразнили ребята, если та перевирала русские слова. Она всей душой привязалась к своей смышленой квартирантке. Они с Сергеем всегда мечтали о дочери. И уральская женщина опекала чужую дочь и чужую внучку.

    Однажды, в конце лета, Ксения Васильевна и Лиля пошли в лес за грибами. Берёзовый лес, пронизанный солнцем, радовал своей белизной. Едва заметная тропинка их вывела к Кирюшкину логу. Когда-то здесь мыли золото. Теперь же края старых шахт, шурфов, канав обвалились, заросли кустами шиповника, малины и жимолости. А на невысоких отвалах можно было встретить крепких боровичков и весёлые семейки красноголовиков. На одной из покосных полян был вырыт неглубокий колодец. Чья-то заботливая рука выложила донышко разноцветными камешками, и они, покрытые родниковой водой, сверкали как драгоценные. Полазив по отвалам и наполнив с горкой лукошки, грибницы присели отдохнуть. Перекусили картофельными драниками, запивая их ключевой водой. Закрыв лицо платком от мух, уснула Ксения Васильевна. Чувствовалось приближение осени. Кое-где на солнце поблескивала ажурная паутина, словно седые пряди, появились на берёзах жёлтые ветви. Лёгкий ветерок срывал нарядные листочки и они, похожие на бабочек, падая кружились. Воздух был прозрачен. Стояла первозданная тишина. Как всегда мысли уносили Лилю в прошлую жизнь. Она улыбнулась, вспоминая, как старательские выработки, когда их впервые увидела приняла, за воронки от бомб. От внезапно раздавшегося громкого хруста сучьев бурелома под чьими-то тяжёлыми ногами, Лиля вздрогнула. - На поляку, прямо к колодцу, неспешно вышел огромный лось. Он наклонил свою рогатую голову и шумно, по-коровьи, стал пить воду. Его коричневые, лоснящиеся бока то опадали, то вздымались. Это длилось менее минуты. Вдруг зверь резко поднял голову, шумно вздохнул воздух и быстро, несколькими прыжками ускакал в лес. Стало тихо, а на дне колодца колыхалось немного замутнённой воды. На поляну вышел небольшого роста старичок.

    - Что испугалась, девушка?- Спросил он, посмеиваясь.

    - Дедушка, а он всю воду выпил,- сказала Лиля.

    - Не жалей, внучка, колодец опять наполнится ключевой водой.

    А животных надо привечать. Они, как и люди, Божьи твари.

    На Урале летом смеркается поздно. Иногда деревенские девчонки приходили за Лилей и просили: "Баба Соня, пусти Лильку с нами побегать!" Ах, как хорошо быть среди сверстников! И хоть бабушка ненадолго отпускала внучку, дома всегда было много дел, всё равно, душа Лилькина ликовала. Молодежь собиралась на пустыре возле пруда. Ребята постарше играли в волейбол. Любимой игрой младших была "Кандалы – раскуйтесь!".

    Игра проходила по всем правилам. В начале набирались две команды. Для этого игроки подходили к предводителям парами и их "покупали". Каждому ведущему хотелось выбрать игрока наиболее сильного и ловкого. И только после этого начиналась игра. Члены каждой команды, крепко взявшись за руки, становились одна против другой на расстоянии двадцати шагов. По очереди, хором одна команда кричала другой:

    - Кандалы!

    - Закованы!

    - Раскуйтесь!

    - Кем?

    И тут шёл тонкий расчёт, и выбирался такой игрок, который не смог бы разбить цепь. И если ему всё-таки это удавалось, то он уводил в свою команду одного из двоих игроков, где была нарушена цепь.

    - Тётя Ксеня, почему у вас играют в такую игру? Ведь кандалы бывают на арестантах?

    - Это история нашего края, Лилюша,- объясняет Ксения Васильевна.

    - Недалеко от Лазаревского проходит старый тракт. По нему в старые времена мчались лихие тройки с бубенцами, шли, нагруженные разными вещами и продуктами телеги, а зимою – сани. По этому же тракту гнали ссыльных, закованных в кандалы. На звон кандалов выходили из окрестных сёл крестьянки и подавали милостыню бедолагам. Отсюда и появилась эта игра. В старые времена игрища устраивали только по праздникам. Я была тогда ещё маленькой девочкой, но помню, что играли в "кандалы-раскуйтесь" молодые парни ловкие и сильные.

    "Как различаются Урал и Украина! Даже детские игры разные. Вот кончится война, и мы с бабушкой вернёмся домой. И может случиться такое, что приедут туда папа, мама, братики. И я расскажу им об удивительном крае Урале". - Думала Лиля.

    А на кухне, за работой, пели на два голоса – тётя Ксения и бабушка: "В лунном сиянии снег серебрится, вдоль по дороженьке троечка мчится".

Конец первой части.

Вторя часть повести опубликована в журнале "Тагильский краевед", №18-19, 2005 г.

 

 

Главная страница