Государственная политика и деятельность местных органов власти в отношении памятников архитектуры в 1920-е гг. (по материалам Урала)

    Проблема сохранения исторических памятников, их защиты от разрушительных воздействий является одной из самых сложных. С 1920-х гг. эта проблема стала актуальной для советского руководства. Выявление культурных ценностей и сохранение памятников были делом государственной важности.

    Одним из первых шагов Советского правительства в деле охраны памятников явилось формирование сети государственных органов, ведавших сохранением и использованием историко-культурного наследия. Главной задачей, стоявшей перед центральными и региональными органами охраны, была регистрация не только художественных ценностей, т. е. "движимых" памятников, но и "недвижимых" историко-культурных объектов, прежде всего памятников архитектуры. Охрана культурных ценностей в губерниях была возложена на местные Советы, по инициативе которых с весны 1918 г. началось создание первых в стране губернских органов охраны памятников.

    Работа всех вышеперечисленных органов – и столичных, и провинциальных, – поначалу носила чрезвычайный характер, обусловленный экстремальностью ситуации, порожденной революцией. Отсутствовали общие программы действий, единый научно обоснованный подход при выделении памятников, нуждающихся в защите государства, не было и столь необходимого в сложившихся обстоятельствах взаимодействия различных организаций.

    Принятие основополагающих законодательных актов – декрета СНК "О национализации внешней торговли" (22 апреля 1918 г.), запрещавшего торговлю частным лицам; декретов "О запрещении вывоза и продажи за границу предметов особого художественного и исторического значения" (19 сентября 1918 г.) и "О регистрации, приеме на учет и охране памятников искусства, старины, находящихся в ведении частных лиц, обществ и учреждений" (5 октября 1918 г.), – четко выразивших суть политики Советской власти в отношении культурно-исторического наследия, определило деятельность государственных органов.

    История охраны памятников в провинции в послереволюционный период отчетливо распадается на два этапа, границей между которыми является декабрь 1918 г., когда было опубликовано постановление Наркомпроса РСФСР о создании в масштабе всей республики системы специальных губернских государственных органов.

    Ситуация с памятниками истории и культуры в стране в первые послереволюционные годы была тяжелой. Многие из них, и прежде всего помещичьи усадьбы, разрушались крестьянами, а художественные ценности расхищались и уничтожались. На Урале это положение осложнялось тем, что здесь продолжалась внутренняя борьба, принявшая формы вооруженного противоборства. Урал находился в очаге Гражданской войны.

    Отрыв от Центра, мнение о том, что в крае памятники якобы отсутствовали, и, наконец, нехватка специалистов привели к тому, что созданные в губерниях секции по делам музеев и охране памятников искусства и старины не работали.

    Сложная ситуация наблюдалась в Перми. В августе 1919 г. здесь был создан подотдел искусств и охраны памятников, но его основную цель Губоно определил как "эстетическое воспитание пролетарских масс". В Тюмени приказом № 17 ВРК от 23 сентября 1919 г. предписывалось "всем лицам, у которых находятся произведения искусства, библиотеки, независимо от того кому они принадлежат и у кого стоят на учете, дать о таковых сведения".[1] 27 декабря 1919 г. по предложению прибывшего в Пермь уполномоченного Наркомпроса по Уралу и Сибири Равделя наконец сформировали особую секцию музеев и охраны памятников,[2] но она фактически бездействовала.

    Аналогичное положение можно было наблюдать также в Екатеринбурге и Челябинске. Местные музейные секции ограничивали свою работу лишь руководством музеями и не предпринимали каких-либо действенных шагов для выявления и взятия под охрану памятников историко-культурного значения.

    Следующим организационным шагом стало создание 1 июня 1920 г. Окружного отдела по делам музеев и охране памятников искусства и старины.[3] Его деятельность должна была распространяться на всю территорию Урала и Сибири. Новый отдел возглавил Т.М. Удальцов. Структура этого органа состояла из 5 подотделов – подотдел музеев, охраны, регистрации музейного фонда, реставрации и внешкольно-музейно-художественного образования. Была издана листовка с текстом "Обязательного постановления Екатеринбургского губисполкома, отделов народного образования и по делам искусств об учете и охране художественных ценностей в губернии", повторявшего основные положения аналогичного декрета СНК РСФСР от 5 октября 1918 г. Лица и учреждения, имевшие ценности, были обязаны в двухнедельный срок представить соответствующие сведения секции музеев на предмет осмотра и регистрации.[4]

    Совещание Екатеринбургского губернского внешкольного подотдела по вопросу об учете и охране художественных ценностей, состоявшееся 4 июля 1920 г., обсудило положение, в котором находились культурные ценности после изгнания белых. Часть вещей, собранных на квартирах, была передана местными реквизиционными подотделами в музейный фонд Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ). Поднимался вопрос и об охране бывшей Харитоновской усадьбы, где располагалась часовня со старинным иконостасом. Но ввиду того, что военные части заняли ее помещение, иконы частично были сняты и переданы в музей УОЛЕ.[5]

    Для координации и улучшения дела охраны и использования культурно-исторического наследия Окружной отдел провел в Екатеринбурге с 30 июня по 6 июля 1920 г. региональное совещание. На нем было предложено опубликовать декрет "О регистрации, приеме на учет и охране памятников искусства, старины, находящихся в ведении частных лиц, обществ и учреждений" для широкого ознакомления трудящихся с политикой Советской власти в отношении памятников прошлого, для разъяснения значения исторического наследия в культурном строительстве. Совещание рекомендовало уделить пристальное внимание изучению истории народов Урала, выявлять и брать под охрану документы XV-XVII вв., характеризовавшие освоение края.

    Таким образом, после создания системы государственных региональных органов охраны памятников истории и культуры работа по спасению историко-культурных ценностей приобрела более планомерный и систематический характер. Непосредственным организатором этой работы оставался центральный орган охраны памятников – Отдел по делам музеев и охране памятников Наркомпроса РСФСР.

    В 1920-1922 гг. начал осуществляться более планомерный подход в деле сохранения культурных ценностей. Был создан орган, объединивший руководство всеми музеями республики, завершено формирование государственного музейного фонда, предприняты меры по упорядочению государственной музейной сети. 26 февраля 1920 г. Отдел имуществ республики при Наркомпросе был объединен с Отделом по делам музеев и охране памятников искусства и старины и получил название "Отдел музеев и охраны памятников искусства и старины" (Главмузей).[6] Распоряжением НКП РСФСР от 23 мая 1921 г. при Губоно создавались губернские комитеты по делам музеев и охране памятников искусства, старины, народного быта и природы.[7]

    Летом 1921 г. на страну, начавшую восстанавливать свою экономику, обрушилось тяжелое бедствие. Жесточайшая засуха поразила почти все основные хлебопроизводящие районы страны. Вызванный ею неурожай поставил 23,2 млн. человек под угрозу голодной смерти.[8]

    Голод 1921-1922 гг. на Урале по своим масштабам был самым страшным в истории региона.[9] Советское правительство принимало энергичные меры для выхода из создавшегося положения. Для этого требовалось золото, а его государственный запас был невелик. Зато оно в избытке имелось в храмах всех религий, в том числе в православных церквах и монастырях. По подсчетам того времени, все церковное богатство (золото, платина, бриллианты, драгоценные камни) в переводе на серебро оценивалось в 525 тыс. пудов, что позволило бы закупить 525 млн. пудов хлеба.[10] Таким образом, большевики получили подходящий повод начать новое массированное наступление на церковь.

    Уже осенью 1921 г. на местах наблюдались первые случаи использования церковных богатств для борьбы с голодом. Однако в спешке могли быть погублены историко-художественные ценности мирового значения, имевшиеся среди предметов церковного культа. Их истинная ценность определялась не столько граммами благородного металла в них, сколько высочайшим художественным мастерством их исполнения или их исторической значимостью. Борьба с голодом приобрела формы широкомасштабной кампании, целью которой было решение не только хозяйственных проблем, но и политических задач Советской власти.

    23 февраля 1922 г. ВЦИК принял декрет "О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих".[11] Юридическим основанием этого документа служил декрет Совнаркома РСФСР от 23 января 1918 г. "Об отделении церкви от государства", который объявлял собственность церковных и религиозных обществ народным достоянием.[12] Так что теперь голодный народ лишь фактически изымал то, что юридически было его собственностью уже четыре года.

    20 марта 1922 г. на заседании Политбюро ЦК РКП(б) обсуждался предложенный Л.Д. Троцким проект директив по поводу изъятия церковных ценностей. Было решено создать в центре и в губерниях специальные секретные комиссии. В эти комиссии предполагалось включить партийных лидеров и комиссаров военных подразделений.[13] Телеграмму соответствующего содержания с грифом "строго секретно" 23 марта 1922 г. получило и Уралбюро ЦК РКП(б).[14] В состав комиссии должны были входить "либо секретарь губкома, либо зав. агитпропа, а также комиссар дивизии, бригады или начальник политотдела".[15]

    В Екатеринбургской губернии руководить церковной политикой был назначен секретарь губкома Н.И. Уфимцев, за подписью которого сохранились многочисленные документы о выполненной работе.[16] Уполномоченные в уездах были ознакомлены с инструкцией, согласно которой изъятию подлежали "все без исключения вещи из золота, серебра и драгоценных камней, золотое, серебряное и с камнями шитье".[17] Результаты изъятия тотчас же должны были сообщаться в вышестоящие органы, а также в газету с указанием церкви и количества изъятого.

    Несмотря на проводимые мероприятия, Уралбюро ЦК неоднократно обращало внимание губкомов на слабую деятельность по изъятию церковных ценностей во всех губерниях Урала и требовало усиления данной работы.[18] 15 мая 1922 г. Екатеринбургский губком РКП(б) получил телеграмму за подписью И. Сталина о том, что "губерния в отношении успешности изъятия ценностей стоит на последнем месте. [...] Не верится, чтобы когда-то передовая губерния ныне могла стать в последние ряды".[19] Очевидно, данная телеграмма вызвала растерянность среди уральских функционеров, ведь 17 марта 1922 г. в Москву была отправлена шифрограмма с отчетом о проведенной кампании. Сообщалось, что уже взято 185 пудов и "все ценное разбирается под метлу".[20] Затерявшееся сообщение заставило поволноваться местное руководство. Всем укомам было дано дополнительное секретное распоряжение о быстрых, энергичных и решительных действиях. "Изъятию, – говорилось в нем, – подлежит абсолютно все, что может быть реализовано в интересах государства (золото, серебро, камни, шитье), в чем бы эти ценности не заключались. Всякого разговора об оставлении вещей "необходимых для совершения религиозных обрядов избегать, ибо для этого не обязательно иметь вещи из ценных металлов".[21] Количество изъятых церковных ценностей измерялось сотнями пудов золота и серебра, десятками пудов драгоценных камней.

    В Екатеринбургской губернии полномасштабное изъятие церковных ценностей началось после 26 апреля 1922 г. (Советская власть учитывала празднование Пасхи, так как на страстной и пасхальной неделях могли быть эксцессы со стороны верующих[22]). В Камышлове, небольшом уральском городе было изъято 6 пудов 13 фунтов серебра, 2 фунта 4 золотника камней в оправах, 9 фунтов 64 золотника серебра с эмалью и камнями.[23] Только за один день, 27 апреля 1922 г., из церквей Екатеринбурга было вывезено 7 пудов серебра и золота и около 150 крупной и средней величины бриллиантов и других драгоценных камней.[24] Из Екатерининского собора г. Екатеринбурга комиссией по изъятию церковных ценностей, возглавляемой Б. Дидковским, было вывезено "13 изумрудов, 10 розовых шерлов, 23 тяжеловеса и аквамарина, более 120 аметистов, более 100 ободков и коронок, украшенных топазами, горным хрусталем и другими камнями". Всего было изъято серебра и самоцветов ю пудов 14 фунтов 50 золотников 72 доли (около 170 кг).[25]

    В целом по Екатеринбургу и уезду с начала изъятия до 2 июня 1922 г. в Губфинотдел поступило: серебра и камней – 168 пудов 24 фунта (около 2748 кг), меди – 27 фунтов (около 11 кг), золота с камнями и без камней – 4 фунта (около 1,6 кг). По уездам Екатеринбургской губернии церкви лишились 79 пудов (около 1294 кг) серебра и камней и 8 фунтов золота (около 3,3 кг).[26]

    Из Кафедрального собора Перми было вынесено 16 пудов (262 кг) материальных ценностей.[27] На 26 апреля 1922 г. из церквей Перми было изъято золота – 29 золотников (123,5 гр.); серебра – 7 пудов 37 фунтов 9 золотника (около 130 кг), драгоценных камней – 35 шт.[28] В мае 1922 г. церкви и молитвенные дома Перми лишились более 64 пудов (1048 кг) серебра, в уездах к этим цифрам добавились драгоценные камни – 354 шт.[29] В Оханском уезде Пермской губернии с марта по сентябрь 1922 г. было изъято 23 пуда 35 фунтов (391 кг) ценностей.[30]

    Изъятие церковных ценностей в Тюменской губернии, согласно информационному письму секретаря губкома в ЦК РКП(б), "несколько запоздало", но "процесс изъятия будет закончен в срок".[31]

    В Челябинской губернии церковные ценности изымались в течение нескольких месяцев – с января по июнь 1922 г. По 23 волостям было собрано более 30 пудов (более 491 кг) серебряных церковных предметов, более 3 пудов (более 49 кг) медных денег. Из 11 церквей города Челябинска было вывезено более 9 пудов (более 147 кг) церковных ценностей.[32] Следует подчеркнуть, что, судя по описям изъятых ценностей, большинство составляли предметы, непосредственно используемые в богослужебных целях.[33]

    В ходе проводимых мероприятий в результате грубых нарушений законодательства и нормативных документов храмы потеряли то, что создавалось русскими мастерами несколько поколений.

    Процесс охраны культурного наследия в первые годы Советской власти был противоречивым. Во-первых, в системе советских и государственных органов были созданы специальные структуры по охране памятников и проведена первая регистрация памятников искусства и старины. Во-вторых, новое законодательство регламентировало с определенных идеологических позиций положение культурных ценностей в обществе и формировало основы государственной системы их охраны и использования. В-третьих, произошла сознательная ликвидация целого ряда культурных ценностей прошлого вследствие их "идеологического несоответствия", "хозяйственной целесообразности", "финансовой необходимости".

    Деятельность комиссий по охране памятников старины на Урале в первой половине 1920-х гг. показала то, что в крае имелось огромное количество культурных ценностей, подлежавших сохранению. Экономические реформы и голод отрицательно сказались на судьбе исторических реликвий. Принятие же законодательных актов не всегда свидетельствовало о том, что памятники находились под охраной местных властей. Отсутствие реальных мероприятий приводило к разрушению культурного наследия, что отрицательно сказывалось на понимании этой проблемы государством и обществом.

    Принятие декретов ВЦИК и СНК РСФСР "Об учете и охране памятников искусства, старины и природы" от 7 января 1924 г., а также "О передаче в ведение местных исполнительных комитетов музейных и художественных учреждений местного значения" от 14 сентября 1925 г., предусматривавших передачу охраняемых памятников в ведение местных органов, привело к тому, что местные Советы стали стремиться к сокращению количества подведомственных им объектов, должных находиться под государственной охраной.

    Свою роль при снятии памятников с учета сыграло отсутствие научно обоснованных критериев определения их ценности. В основе лежали экономические трудности, переживаемые страной вследствие многолетней войны и разрухи, необходимость экономить ограниченные денежные средства и материальные ресурсы, направлять их на решение неотложных нужд. Памятники же к таковым не относились. Все это не могло не повлиять на состояние историко-культурного наследия: многие первостепенные по своей ценности исторические и архитектурные объекты были навсегда утрачены.

    На Урале, где в 1923 г. провели административно-территориальную реформу, вплоть до 1926 г. не было центрального органа, который бы занимался вопросами учета и охраны памятников старины, искусства и народного быта.

    В составе Уральского областного бюро краеведения (УОБК) действовала комиссия по охране памятников старины и искусства, которая в отсутствие официальной комиссии по охране при Уралоно, выполняла функции сбора и учета материала.[34]

    Руководствуясь решениями II съезда деятелей краеведения,[35] а также резолюцией II Уральского областного съезда краеведения (октябрь 1924 г.), постановившего в "срочном порядке принять меры к созданию окружных советов по учету и охране памятников природы, старины, искусства и народного быта, возложив на них всю техническую работу",[36] комиссия УОБК особое внимание уделяла вопросам охраны и учета объектов горнозаводской старины Урала. Несмотря на то, что эта комиссия провела целый ряд заседаний и вынесла множество постановлений, ни одно из них она не могла провести в жизнь, так как не обладала ни материальными средствами, ни "непререкаемым авторитетом официального органа".[37]

    Только 4 мая 1926 г. при Уралоно была организована постоянная официальная Комиссия по охране памятников природы, старины, искусства и народного быта под председательством заведующего Уралоно – Я. Истомина.[38] В состав комиссии должны были войти представители Уралоно, Облгосмузея, УОЛЕ, УОБК, Облархива, Рабис, РКИ. Руководство работой осуществлялось Главнаукой Наркомпроса и Уралоно. Таким образом, в крае предполагалось создать систему охраны памятников истории и культуры, включавшую в себя как областные, так и местные органы, работавшие во взаимодействии.

    Нельзя не отметить недостаточную подкрепленность законодательства об охране памятников истории и культуры актами общего характера. Так, финансовое законодательство тех лет не предусматривало даже возможности расходов на охрану памятников (централизованно же выделялись средства только на поддержание крупнейших памятников). А из четырех положений о местных Советах, утвержденных ВЦИК в 1924-1925 гг., только одно – о городских Советах – указывало на их обязанность принимать меры для охраны памятников старины и искусства.

    Начатая работа оказалась невыполненной. Хотя сотрудники Отдела по делам музеев и охране памятников губмузеев и сумели выявить за пять лет работы еще около 5 тыс. объектов по стране,[39] практически они так и не приступили к их тщательному научному изучению, отнесению к определенной категории ценности. Критерии научной оценки памятников архитектуры были выработаны лишь к 1928 г., но и они предусматривали классификацию зданий только по датам постройки.

    Однако "присутствие" памятника в списке отнюдь не означало его надежное положение. 1928 г. стал важным рубежом в истории охраны культурного наследия. Начавшиеся политические и экономические преобразования в стране оказали огромное, к сожалению негативное, влияние на процесс охраны памятников.

    Значение центрального органа по охране памятников – Отдела по делам музеев Наркомпроса – было сведено до минимума. Так Уральская комиссия, едва успев организоваться и провести лишь малую долю работы по выявлению и учету памятников архитектуры, потеряла возможность в дальнейшем вести планомерную и целенаправленную деятельность по охране историко-культурного наследия. Начиная с 1929 г. перестали существовать не только местные, краевые и областные органы охраны памятников, но и центральный отдел.

    Два чрезвычайно важных подотдела – учета и охраны, реставрации – заменил так называемый музейный раздел (вскоре переименованный в музейную группу) с семью сотрудниками. Только один из них должен был заниматься вопросами "архитектурных памятников и реставрацией".

    Таким образом, в середине 1920-х гг. соединились противоречивые тенденции в деле охраны памятников. С одной стороны, удавалось контролировать их хозяйственное использование, а с другой – ни в малейшей степени не оправдалась ставка на местные Советы как на ведущие органы в охране культурного наследия. К сожалению, эти негативные моменты в дальнейшем получили развитие. В конце 1920-х гг. фактически восторжествовал нигилистический подход к творениям прошлого. Памятники многовековой истории и культуры народа превратились в источники поступления валютных средств и цветного металла, использовались в хозяйственно-бытовых целях без всякого учета времени их создания и историко-культурной ценности.

    Закрытие культовых зданий и использование их под хозяйственные и культурные нужды продолжалось и в дальнейшем. Этот процесс особенно активизировался во время проведения антирелигиозного похода как составной части культпохода, проходившегося по всей стране в 1928-1930 гг. Основной удар был направлен против культовых зданий.

    Власть целенаправленно и планомерно проводила политику по закрытию церковных зданий. Примером может служить выписка из протокола заседания фракции РКП(б) Свердловского Окружного исполнительного комитета о закрытии Вознесенской церкви в Свердловске от 11 декабря 1925 г. Церкви инкриминировалось недобросовестное отношение к имуществу, а также факт публичного чествования патриарха Тихона.[40]

    В Челябинской области основную работу по закрытию культовых объектов предполагалось закончить к 25 декабря 1928 г., т. е. в канун Рождества Христова. Так, в Златоустовском округе к празднику "по просьбе трудящихся" был закрыт городской собор, а его здание передано окружному музею.[41]

    Активно решались вопросы и об использовании закрытых церквей. Так, в Чусовском районе Пермской области райком партии обращал на это особое внимание, поскольку "неиспользование закрытых церквей и мечетей толкает церковников и их приспешников поднимать голову, они усиливают агитацию за открытие церквей".[42] В Златоустовском округе Челябинского области местные власти давали указания "о разборе колокольни для использования кирпича на нужды строительства Горкомхоза и Жилкооперации".[43]

    Согласно докладной записке в Уралобком, в ходе антирелигиозного похода в 1929 г. в Свердловске была закрыта Лузинская церковь, в Перми Богородицкая церковь стала использоваться под общежитие, в Тагильском округе закрыли Алапаевскую и Серебрянскую церкви, в Сарапульском округе Чернорицкое сельское собрание постановило сдать церковь под школу и т.д.[44] По далеко не полным данным, за первую половину 1929 г. в стране было закрыто 423 культовых здания, только за август - 103.[45]

    На 31 мая 1929 г. в Уральской области оставалось: 170 церквей – в Пермском округе, 91 – в Златоустовском, 130 – в Тагильском, 161 – в Свердловском.[46] Конечно, такое количество культовых объектов не могло устраивать Советскую власть, проводившую активную атеистическую политику.

    Полная утрата понимания культурной значимости памятников воплотилась в ряде решений высших органов власти и управления РСФСР в конце 1920-х гг. и в практической деятельности местных Советов. Фактический отказ от прежней политики в отношении памятников истории и культуры стал очевидным. Он не получил четкого выражения в каком-либо одном правовом акте. Никто не отменял и ранее изданных декретов и инструкций, составлявших законодательство об охране культурно-исторических ценностей. На практике же они игнорировались или откровенно нарушались, начиная от исполкомов и до Президиума ВЦИК.

    Ликвидация стройной системы государственных органов охраны памятников; уничтожение памятников зодчества, в том числе старинных церквей, составлявших большинство объектов учета; экспорт лучших музейных экспонатов – все это наиболее яркие проявления курса на растрату и уничтожение отечественного культурно-исторического наследия прошлого, проводимого в конце 1920-х гг.

    В чем же причины произошедшего? Очевидно, здесь сложно переплелись условия и обстоятельства первого десятилетия существования Советской власти, одно из которых – общая оценка наследия прошлого лишь как предыстории нового общества, как мира насилия, который следует разрушить до основания... Немалую роль сыграло и нежелание лиц, решавших судьбу памятников, прислушаться к мнению специалистов. Сказывалось и то обстоятельство, что в борьбе с религией главный удар был направлен на уничтожение материальных носителей культа. Важно и то, что в условиях переживаемых страной экономических трудностей был взят курс на придание сфере духовной жизни второстепенной роли по сравнению с материальным производством.

    Знание и анализ опыта деятельности государственных и общественных органов охраны памятников необходимы как для освоения и критического переосмысления положительных достижений, так и для предупреждения повторения ошибок и просчетов того периода, приведших к невосполнимым утратам в историко-культурном наследии страны.

Примечания:

    [1] Борьба за власть Советов в Тобольской (Тюменской) губернии (1917-1920 гг.): сборник документальных материалов. Свердловск, 1967- С. 321, 322.

    [2] ГАПО. Ф. 23. Оп. 1. Д. 1. Л. 48-50об.; Д. 12. Л. 11, 37.

    [3] ГАСО. Ф. Р-17, Оп. 1. Д. 4. Л. 48.

    [4] Там же.

    [5] ГАСО. Ф. Р-7. Оп. 1 Д. 26. Л. 4.

    [6] ГАРФ. Ф. 2307. Оп. 3- Д. 237. Л. 1.

    [7] См.: Бюллетень официальных распоряжений и сообщений Наркомпроса РСФСР. 1921. №24. С. 1, 2; ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 28. Д. 61. Л. 7.

    [8] Известия. 1922.15 марта.

    [9] См.: Каракулов Д.В. Голод 1921-1922 гг. на Урале. Дис... канд. ист. наук. Екатеринбург, 2000.

    [10] См.: Горев М. Церковные богатства и голод в России. М., 1922. С. 8; Продовольственная безопасность Урала в XX веке. Документы и материалы. Т. 1. Екатеринбург, 2000.

    [11] СУ РСФСР 1922. № 19. Ст. 217.

    [12] СУ РСФСР. 1918. №i8. Ст. 263 (Прямая ссылка на этот декрет была в Декрете ВЦИК от 2 января 1922 г.).

    [13] См.: Архивы Кремля. Кн. 1. Политбюро и церковь. 1922-1925 гг. М., 1997- С. 133-139.

    [14] ЦДООСО. Ф. 1494. Оп. 1. Д. 74. Л. 7.

    [15] Там же.

    [16] Там же. Л. 9.

    [17] ЦДООСО. Ф. 76. Оп. 1. Д. 653. Л. 6об.

    [18] ОГАЧО. Ф. П-77. Оп. 1. Д. 571- Л. 2; ЦДООСО Ф. 76. Оп. 1. Д. 26. Л. 86.

    [19] ЦДООСО. Ф. 76. Оп. 1. Д. 653. Л. 2.

    [20] Там же. Л. 5.

    [21] Там же. Л. 12.

    [22] Там же. Л. 11.

    [23] Там же. Л. 213.

    [24] См.: Уральский рабочий. 1922. 29 апр.

    [25] Манькова И.Л. Храм в сердце и памяти (очерки истории екатеринбургского Екатерининского собора). Екатеринбург, 2000. С. 80.

    [26 ЦДООСО. Ф. 76. Оп. 1. Д. 653. Л. 144.

    [27] См.: Уральский рабочий. 1922. 5 апр.

    [28] См.: Уральский рабочий. 1922. 26 апр.

    [29] См.: Правда. 1922.14 мая.

    [30] ГОПАПО. Ф. 557- Оп. 3. Д. 228. Л. 61.

    [31] ЦДООСО. Ф. 1494. Д. 96. Л. 18.

    [32] ОГАЧО. Ф. И-138. Оп. 1. Д. 497. Л. 224об., 497.

    [33] См.: Архивы Урала. 1996. № 2(4). С. 73.

    [34] ГАСО. Ф. Р-233. Оп. 1. Д. 428. Л. 58.

    [35] Там же. Ф. Р-677. Оп. 1. Д. 10. Л. 73.

    [36] Там же. Л. 81.

    [37] Там же. Ф. Р-233. Оп. 1. Д. 882. Л. 104.

    [38] Там же. Л. 74.

    [39] ГАРФ. Ф. 2306. Оп. 70. Д. 1037. Л. 65.

    [40] ГАСО. Ф. Р-102. Оп. 1. Д. 119. Л. 52.

    [41] ОГАЧО. Ф. П-317. Оп. 1. Д. 781. Л. 2.

    [42] ГОПАПО. Ф. 2. Оп. 6. Д. 218. Л. 142.

    [43] ОГАЧО. Ф. П-317. Оп. 1. Д. 781. Л. 23.

    [44] ГОПАПО. Ф. 2. Оп. 6. Д. 220. Л. 9об., 10.

    [45] См.: Антирелигиозник. 1929. №9. С. 106, 107; №10. С. 111.

    [46] ГОПАПО. Ф. 2. Оп. 6. Д. 220. Л. 13,13об., 15,16.

    Г.А. Кругликова

    Литература: Журнал "Уральский исторический вестник", №1(18), 2008.

Главная страница