Детская беспризорность на Урале в первой половине 1930-х гг.
На рубеже 1920-1930-х гг. в условиях социально-экономических и политических потрясений в СССР резко возросли масштабы детской беспризорности и безнадзорности. В числе главных негативных последствий этих потрясений было резкое падение экономической, социальной и правовой защищенности детей и подростков. Потеря родных и близких, дестабилизация жизни страны привели к лишению многих детей родительского попечительства и защиты, в то время как Женевская декларация о защите детей 1924 г., первый международно-правовой документ, касающийся детей, провозглашала: "Голодный ребенок должен быть накормлен, больной – получить лечение, а брошенный – помощь. Ребенок должен быть защищен от любых форм эксплуатации, во время бедствий ему первому следует оказать помощь".[1]
В советской литературе, да и в современной российской историографии, отмечается, что к началу 1930-х гг. в СССР была ликвидирована детская беспризорность. Рецидив массовой беспризорности в России в 1990-е гг. активизировал интерес историков к этой проблеме. При этом основное внимание было приковано к периоду 1920-х гг., когда данное социальное явление было массовым. Лишь в статье А. Рудова отмечено, что в 1930-е гг. беспризорность существовала, однако эта ситуация изучена значительно в меньшей степени.[2]
Рассмотрим явление беспризорности на Урале в первой половине 1930-х гг.: ее причины, масштабы и основные мероприятия по неотложной помощи нуждающимся детям и подросткам. Источниками изучения проблемы послужили документы федеральных и местных архивов, опубликованные в периодической печати материалы, а также документы Музея ГУВД Свердловской области.
Существенно изменявшиеся социально-экономические условия всего общества породили непривычные населению негативные последствия. Исторические документы фиксируют ускоряющиеся с 1930 г. темпы роста беспризорности, что было вызвано политикой коллективизации и раскулачивания, голодом 1932-1933 гг., массовыми политическими репрессиями.
В отчете РКИ Уральской области отмечалось, что "детская уличная беспризорность вновь приняла громаднейшие размеры в своем непрерывном росте за счет детей спецпереселенцев".[3] Уралоблисполком в своем постановлении 1933 г. констатировал "наличие огромного роста детской беспризорности среди спецпереселенцев (989 человек в 1931 г., 8 тыс. человек в 1932 г.), и вследствие этого – резкое увеличение контингентов по детским домам и организация новых детских домов в менее приспособленных и совершенно необорудованных помещениях".[4] В целом по Уральской области в сентябре 1932 г. насчитывалось 116 детских учреждений для беспризорных детей и подростков, разместить в которых всех собранных беспризорников не было возможности.[5] Было ясно, что необходимы меры неотложной помощи по спасению детей.
В докладной записке Уралоно 1932 г. сообщалось, что для размещения огромной массы беспризорных детей спецконтингента необходима организация новых детских домов. К 1933 г. на Урале было создано более 20 специальных детских домов во всех районах "кулацкой ссылки". Эти учреждения находились на содержании таких хозяйственных организаций, как: Лесное управление Востокстали (семь детских домов – в Морозкове, Надеждинске, Первоуральске, Чусовом, Златоусте, Миньяре), Управление Востоклеса (четыре – в Сосьве, Романовске, Тавде, Таборах), Восток-руда (три – Турьинск, Каменский, Кушва), Уралзолото (два– Нижнетуринск, Ивдель), Кизеловский и Копейский тресты (по одному), Уралзападлес (три – Вишера, Чердынь, Кудымкар), Тагилстрой, Рыбтрест и Обьлестрест, Камбумстрой (по одному); всего 25 детских домов на 7220 детей.[6] В 1932 г. в детских домах, находившихся в ведении УралОНО, были размещены 2 тыс. детей спецпереселенцев.[7] В 1933 г– Управление Востоклеса открыло несколько детских домов на 1300 мест.[8] Таким образом, к концу 1933 г. в Уральской области находилось более ю тыс. беспризорных-спецпереселенцев.
В конце 1933 – первой половине 1934 гг. фиксируется новый приток детей в детские дома, вызванный голодом. Так, в декабре 1933 г. в детский дом Чердыни поступило 480 беспризорных детей спецпереселенцев, к апрелю 1934 г. – 780 детей, к июню 1934 г. – еще 2140 детей; в детский дом Кабаковска – соответственно: 1780, 3000, 3500 детей; в Ныробский детский дом к апрелю 1934 г. – 75 детей, к июню 1934 г. – 402; в детский дом Добрянки – соответственно: 60 и 120 детей; в Лялинский – 70 и 80 детей. Таким образом, в детские дома этих 5 населенных пунктов к лету 1934 г. поступило 6242 беспризорных ребенка.[9]
Кизеловское гороно и районная Деткомиссия открыли с целью ликвидации беспризорности в 1931 г. детский интернат на 50 мест и приемник на 15 мест. Однако, как отмечено в докладной записке от 17 октября 1932 г., беспризорные "прибывали ежедневно десятками". В интернате оказалось 125 детей, из них 100 – дети спецпереселенцев. Многие из них были больны цингой, туберкулезом. В октябре 1932 г. детьми с лесосплава в интернат был завезен тиф (25% воспитанников переболели этой страшной болезнью). Из-за перегруженности 6о % детей не имели пальто, 50 % – валяной обуви, одеял в интернате было 6о% от потребности, подушек – 70%. Большую часть года интернат получал средства только на 50 воспитанников.[10]
К концу 1934 г. на территории Свердловской области (образована после ликвидации Уральской области в январе 1934 г., в ее состав входила выделившаяся в октябре 1938 г. Пермская область) насчитывалось 15,8 тыс. детей спецпереселенцев.
Детские дома для детей спецпереселенцев существовали только одного типа. Детских домов для трудных подростков и специальных детских приемников для этой категории детей создано не было.
Голод 1932-1933 гг. дал мощный рост количества беспризорных детей. Причиной голода стал неурожай, который постиг ряд областей и краев РСФСР, Казахстан и Украину. В докладной записке о состоянии детской беспризорности, подготовленной в сентябре 1933 г. приводятся данные о числе детей, помещенных в детские учреждения за период с 1 января по 1 августа 1933 г.: в Северном крае их количество выросло на 16,6 %, на Северном Кавказе – на 195 %, на Урале – на 32 96, на Нижней Волге – в 2 раза, на Средней Волге – на 41 %, в Западно-Сибирском крае – на 37%. В Уральской области количество беспризорных детей увеличилось с 16,3 тыс. до 21,5 тыс. чел.[11]
В записке ЦУНХУ о состоянии детских домов РСФСР на 1 октября 1933 г. – 1 января 1934 г., представленной в Детскую комиссию ВЦИК, описывается движение воспитанников в детских домах и отмечается высокая детская смертность. По РСФСР в 1933 г. в детских домах умерло 5,4 % чел. (в 7-9 раз выше детской смертности по республике), а в дошкольных детдомах – 9,7% (в ю раз выше). Из детских домов бежало около 15 тыс. детей (около 9%). Как отмечается в источнике, "факт скверной постановки дела в детдомах отрицать нельзя". Возрастной состав воспитанников детдомов был следующим: дети до 7лет – 24,7%, 8-и лет– 34%, 12-14 лет – 28,1%, 15-17 лет – 11,9%, 18 лет и старше – 1,1 % и не выяснено – 0,2 %.[12]
Колоссальное увеличение детской беспризорности местные работники объясняли тремя причинами: "Детская беспризорность растет за счет детей спецпереселенцев, детей, брошенных родителями и родственниками, переезжающими из района в район в связи с паспортизацией, проходящей в промышленных городах Урала, а также беспризорниками, приезжающими на Урал из других областей и республик Союза".[13]
В докладе начальника Управления РКМ Уральской области Клочкова отмечалось, что в первом полугодии 1931 г. в области было задержано 1295 беспризорников, а за три квартала 1932 г. – 10339 детей и подростков за преступления и нарушения общественного порядка (в основном в крупных городах – Свердловске, Перми, Тагиле, Челябинске, Магнитогорске, – на больших новостройках и железнодорожных станциях).[14]
Местные власти постоянно ставили вопрос о полной ликвидации уличной беспризорности и решительном улучшения положения в детских домах. Так, постановление Уралобкома ВКП(б) и облисполкома от 26 октября 1933 г. для решения данной проблемы предлагало, во-первых, полностью изъять беспризорных детей с улицы к ю ноября 1933 г.; во-вторых, с 1 ноября по 15 декабря 1933 г. провести кампанию по патронированию детей, находящихся в детских домах и не имеющих родителей, путем передачи их на воспитание колхозникам под ответственность правлений сельхозартелей до их совершеннолетия; в-третьих, с целью решительного улучшения положения в детских домах проверить использование выделенных финансов и обязать снабжающие организации выполнять наряды на снабжение детей не позднее 5-го числа каждого месяца по муке, 10-го числа – по всем остальным продуктам с полной месячной нормой. Райздравотделам вменялось систематическое наблюдение за состоянием здоровья детей в детских домах и за санитарным состоянием последних.[15] Этот документ свидетельствует о том, что отношение государства к беспризорным менялось. Если в 1920-е гг. в общественном сознании господствовало сочувственное отношение к беспризорным детям как к жертвам войн и голода, то в 1930-е гг. отношение к ним изменилось в худшую сторону. Советская власть стала бороться с беспризорностью методом штурмовщины, надеясь в короткий срок решить проблему, при этом не обеспечив необходимых материальных условий. Появление новых контингентов беспризорников воспринималось как нарушение общественного порядка, поскольку беспризорники отождествлялись с преступниками. Главной задачей ставилась не столько помощь детям, сколько ликвидация беспризорности, устранение этой социальной аномалии.
Особенно удручающее положение с беспризорностью сложилось в Свердловске. В справке РКИ за 1933 г. отмечалось, что Наркомпрос и его местные организации не проявляют внимания к ликвидации беспризорности, бездействуют. Активно включились в борьбу с беспризорностью органы рабоче-крестьянской милиции. С 1 января по 1 сентября 1933 г. они изъяли с улиц Свердловска 1087 беспризорных и 1095 безнадзорных. Их подвергли санитарной обработке и передали в детские приемники гороно. Однако беспризорники убегали из них "целыми пачками. За одну первую декаду сбежало из бараков по Березовскому тракту 120 человек, из детприемников гороно – 51 человек".[16] В документе указывалось, что кареты скорой помощи категорически отказывались от перевозки найденных на улице больных и истощенных беспризорников, а больницы не принимали их на излечение. Так, 26 июня 1933 г. в 13 часов карета скорой помощи доставила в приемник по Березовскому тракту полумертвого беспризорника. Когда администрация отказала в приеме, санитары свалили доставленного с носилок у крыльца, а сами уехали. Часто переполненные приемники гороно отказывались принимать беспризорников, из-за чего дети направлялись в общий приемник для взрослых. 5 июля 1933 г. инспектор 1-го района г. Свердловска отказался принять и направить в приемник детей, мотивируя свой отказ переполненностью приемника и тем, что он не обязан работать до 12 часов ночи. В отношении домоуправлений отмечалось, что "при наличии большого количества беспризорных, они стараются найти себе приют в домовладениях, в частности в домах Горсовета, проникая туда в ночное время и располагаясь для ночлега на чердаках, вышках, лестницах, в уборных и других нежилых помещениях, совершая попутно квартирные и другие кражи. Домоуправления никаких мер к охране не предпринимают. Имеющиеся дворники и ночные сторожа изъятие беспризорников и их сопровождение в органы милиции считают не их делом. Нежилые помещения не только никем не охраняются, но даже не запирают".[17]
Местные советские и партийные власти призывали всемерно усилить внимание к борьбе с беспризорностью, добивались улучшения работы детских комиссий округов, районов, привлечения к этой работе советской общественности, организовывали работу по передаче детей в семьи по договорам патроната. Патронирование детей в первой половине 1930-х гг. вышло на одно из первых мест как наименее затратный способ помощи беспризорным детям. Постановление Свердловского облисполкома от 19 июня 1934 г. обязало "облоно, районы и горсоветы развернуть широкую кампанию по передаче воспитанников детских домов в порядке патронирования не менее 1 тыс. детей на воспитание рабочих и служащих, 1 тыс. воспитанников в семьи колхозников в течение июня-июля месяцев". Результаты кампании были следующие: 1934 г. из детских учреждений области были переданы в патронат 3958 детей, в 1935 г. –1976, а в 1936 г. – 314 детей.[18] Часть детей была размещена среди колхозников с последующим усыновлением, часть – без усыновления и часть размещена группами по 5-6 человек в колхозных домах с прикреплением для обслуживания одного технического работника.[19] В 1936 г. количество детей переданных в патронат уменьшилось из-за невозможности обеспечить их одеждой, обувью, бельем, питанием. В этот год в колхозах области был низкий урожай сельскохозяйственных культур, и колхозники отказывались брать детей из-за нехватки продовольствия. В Свердловской области в патронате находилось 5,5 тыс. детей, 33% из них были дошкольного возраста, 67% – школьного.[20]
Идея патронирования была, безусловно, положительной, поскольку давала детдомовцу, вчерашнему беспризорнику с улицы, возможность включения в семейные отношения, адаптации к нормальной жизни. Однако ввиду несформированности нормативно-правовой базы, регламентирующей систему патронирования, нередко встречалось ухудшение условий жизни воспитанников после передачи в отдельные семьи. Положенные на содержание ребенка денежные средства задерживались или не выплачивались вовсе, поэтому часты были случаи возвращения детей в детские дома.
В докладной записке о результатах проверки условий жизни патронированных детей от 15 ноября 1934 г. в Казанском районе Челябинской области отмечалось, что в Чинчерском сельсовете "ребята приходят со слезами в правление колхоза и просят хлеба. Колхозники от содержания и воспитания детей отказываются, приводят их в правление колхоза и оставляют их там. Дети живут в правлении колхоза, валяясь в грязи на полу". Пятеро ребят самостоятельно вернулись обратно в Верхотурский детдом, трое уехали на родину, один умер. Как отмечает автор документа, условия, в которых находились дети, "равнялись условиям жизни на улице".[21]
Условия содержания беспризорных в детских домах оставались очень тяжелыми. Помещения, в которых размещались детские учреждения, находились в критическом состоянии. Нового строительства не велось, а имевшиеся здания не ремонтировались. В газете "Уральский рабочий" была помещена статья о положении Туринского детского городка. В ней сообщалось, что этот детгородок основанный в 1918 г., располагался в помещениях бывшего монастыря. В 1930 г. он сдал государству со своего подсобного хозяйства 1 тыс. пудов картофеля и несколько сот пудов хлеба. А в 1932 г. детгородок оказался на грани развала: все дома разрушаются, стекла выбиты, часто отсутствуют двери и лестницы, в комнатах невероятная грязь (повсюду валяются головы кур и петухов – результат "самозаготовительных" операций воспитанников), постельное белье не меняется в общежитиях месяцами, детям не выдают мыло (они обросли грязью, неделями не умываются). Все, что имели из своего белья и одежды, "воспитанники детского дома позагоняли на местном базаре".[22]
В докладной записке Уральской областной контрольной комиссии отмечалось, что детские дома Уральской области по сравнению с краями и областями СССР "имеют самые низкие нормы расходов по бюджету. Еще безобразнее дело обстоит со снабжением детских домов продуктами питания и промышленными товарами. [...] В промышленных районах снабжение производится по неполной норме и с большими перебоями (Тюмень, Тагил, Та-лица, Свердловск). Из-за недоедания у детей развилось малокровие, есть заболевания экземой, туберкулезом, куриной слепотой".[23]
Проверка Верхотурского пионерского городка в конце 1932 г. показала, что калорийность пищи воспитанников составляет 450 калорий в день вместо 1500, хлеба выдается по 200-300 г, жиров нет. Из 319 осмотренных детей оказалось здоровых только трое, с полным истощением – 114 чел., развилось малокровие из-за недостатка питания у 71 ребенка.[24]
Массовым явлением в детских домах было отсутствие в достаточном количестве одежды, обуви, белья. Так, в Челябинском детдоме на 50 детей имелось 8 одеял и 8 подушек, в Тюменском детдоме "Коллонтай" дети не были обеспечены постельными принадлежностями совсем.[25]
В заявлении 21 бывшего воспитанника Верхотурского пионергородка, которые были переданы в Кушвинскую школу ФЗУ, отмечается, что "при переводе на самостоятельную жизнь нам не выдали ни порядочной верхней одежды, ни одной копейки денег из полагающегося выходного пособия. Вследствие этого мы с первых же дней оказались в страшно тяжелом положении: месячный наш заработок равняется 17 рублям, поэтому мы не имеем никакой возможности приобрести себе одежду. А имеющаяся у нас – буквально развалилась. И некоторые сидят дома, не имея возможности ни учиться, ни ходить на производственную практику. Просим выслать нам в срочном порядке полагающиеся выходные, чтобы дать возможность как-то учиться".[26]
Санитарно-гигиеническое состояние и врачебное обслуживание детских домов было неудовлетворительным. В докладной записке в Уралоно сообщалось, что в Пермском детприемнике 12 детей больны паршой. Парша у 3 детей поддалась лечению, у 9 – имеет затяжной характер. Вылечить больных нет возможности. Детский приемник рассчитан на 40 чел., а временами в нем находилось от 70 до 8о детей. Больные спят вместе со здоровыми, заразилось трое малышей. Заразиться могли и другие ребята и разнести заразу по другим детским домам Перми и районам.[27]
Положение в детских домах для детей спецпереселенцев мало чем отличалось от положение в детдомах системы Наркомпроса. Так, при обследовании Тавдинского детского дома при спецпоселке, проведенном в октябре 1933 г., было установлено, что он невероятно переполнен: вместо 30 чел. в нем проживало 82 ребенка. При этом имелось лишь 6о кроватей, поэтому некоторые дети спали по два человека, а некоторые – на полу. Из постельных принадлежностей было 28 матрацев, 50 одеял, 27 подушек, 5 простыней, 1 смена наволочек и ю полотенец. Чашек для приема пищи оказалось 20 штук. Дровами детдом не был обеспечен, дети сами ходили в лес, собирали сучья. Зачастую детдом оставался без воды. Освещения не было. Дети сидели впотьмах. Печь разваливалась.[28]
В поселке Палкино при обследовании детдома для спецпереселенцев установили, что "детей имеется 294 человека – сироты спецпереселенцев в возрасте от 2 до 17 лет. Жилое помещение чрезвычайно перегружено (до 50%). В помещении атмосфера спертая, вентиляции нет, умывальников и утиральников для детей не имеется. Посудой, столами, скамейками воспитанники обеспечены не более 30 %. Вода для питья сырая. Переменного белья нижнего и верхнего нет. Дети ходят босые. Уборная сколочена из досок, холодная и от помещения находится в отдалении. Дети не в силах пользоваться этой уборной, т. к. они маленькие и босые. [...] На 10 октября 1933 г. имеется больных 30 % (кожные болезни ног у 42 человек, ревматизм – 11 человек, чесотка – 21 человек, кишечные заболевания – 5 человек)".[29] Необходимо отметить, что общий уровень обеспечения населения промышленными товарами и продуктами в 1930-е гг. оставался крайне низким. Не только воспитанники детских домов были ограничены в питании и одежде, но и большая часть населения страны также испытывала серьезные продовольственные трудности.
Детей в детдомах воспитывали с применением физических наказаний, наставники практиковали помещение в изолятор, осуществляли обыски личных вещей. Не удивительно, что воспитанники при удобном случае убегали из детских домов. В некоторых детских домах происходили даже бунты, в ходе которых подростки захватывали помещения, избивали ненавистных воспитателей. В докладной записке секретаря Нижнетагильского горкома ВКП(б) Кузнецова сообщалось, что 28 января 1935 г. воспитанник Первого интерната Тагильской детской трудовой коммуны нанес ножевой удар заведующему интернатом. Вечером появились милиционеры, стали разбираться. Одновременно они обнаружили в крольчатнике коммуны пять посторонних взрослых людей с улицы и арестовали их. Воспитанники Второго интерната выбежали на улицу, стали бросать в милиционеров палки и камни. Трех арестованных подростки освободили. Когда заведующий Вторым интернатом попытался успокоить воспитанников, ему нанесли несколько ударов. После происшедших событий воспитанники Второго интерната решили, что их арестуют. Они закрылись в корпусе и никого не впускали. На следующий день милиция арестовала семь воспитанников из Третьего интерната: у них были отобраны финские ножи и гири. 30 января забаррикадировавшиеся во Втором интернате никого не впускали и не шли на уговоры. 31 января в Деткоммуну приехали секретарь горкома ВКП(б) Орлов, председатель горсовета Ячменев, секретарь горкома ВЛКСМ Бетохин, заведующий гороно Ципин. Они собрали совещание с представителями детского самоуправления коммуны и провели трехчасовую беседу. Только вечером 31 января Второй интернат сдался и был открыт. Далее автор записки сообщает, что настроение воспитанников остается ненормальным; они недовольны тяжелыми бытовыми условиями, отсутствием белья, обуви, постельных принадлежностей, дров для отопления помещений. Кроме того, он рекомендует часть воспитанников поместить в Верхо-турскую колонию с более суровым режимом содержания.[30]
В 1935 г. власти осознали, что осуществляемые меры малоэффективны, беспризорность не сокращается, а растет. С этого времени акцент смещается с государственной ответственности за воспитание детей на индивидуальную ответственность родителей ребенка. Постановлением Президиума Верховного Суда РСФСР от 23 августа 1935 г. вводилось взыскание алиментов с родителей на содержание детей, находившихся в детских домах и других детских учреждениях.[31] Главной социальной причиной детских правонарушений называется безнадзорность как отсутствие контроля за поведением ребенка со стороны его законных представителей. Политика контроля противоправного поведения характеризуется усилением карательной составляющей (криминализация поведения, репрессивность санкций). Постановлением ЦИК и СНК СССР "О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних" от 7 апреля 1935 г. в стране вводится уголовная ответственность с 12-летнего возраста.[32] Направление работе с несовершеннолетними в условиях детских и специальных учреждений задают педагогические идеи А. С. Макаренко о перевоспитании в коллективе и посредством коллектива. Поворотным моментом в борьбе с беспризорностью стало постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) "О ликвидации беспризорности и безнадзорности" от 31 мая 1935 г.,[33] по которому главная роль в работе с беспризорниками отводилась органам внутренних дел, соответственно деятельность общественных организаций стала постепенно сокращаться.
Примечания:
[1] Правозащитник. 1999- №2. С. 18.
[2] Рудов А. Беспризорная Россия // Индекс. Досье на цензуру 2002. №7-
[3] ГАСО. Ф. р-245. Оп. 2. Д. 171. Л. 107.
[4] Там же. Л. 104.
[5] Там же. Оп. 1. Д. 2106. Л. 6.
[6] Там же. Оп. 2. Д. 171. Л. 105.
[7] Там же. Оп. 1. Д. 2106. Л. 7.
[8] Там же. Оп. 2. Д. 171. Л. 107.
[9] Там же. Ф. р-321. Оп. 1. Д. 23. Л. 38.
[10] ГАРФ. Ф. Р-5207. Оп. 1. Д. 603. Л. 39.
[11] Там же. Ф. А-2306. Оп. 70. Д. 5302. Л. 7-8об.
[12] Там же. Д. 9274. Л. 45-4б.
[13] ГАСО. Ф. р-245. Оп. 2. Д. 171. Л. 107.
[14] Музей ГУВД Свердловской области. Коллекция документов. Папка "1930-е годы".
[15] ГАСО. Ф. р-245. Оп. 2. Д. 171. Л. 2.
[16] Там же. Л. 96.
[17] Там же. Л. 99, 100.
[18] ГАРФ. Ф. А-2306. Оп. 70. Д. 5351. Л. 78.
[19] ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 14. Д. 507. Л. 136-137.
[20] ГАСО. Ф. р-321. Оп. 1. Д. 185. Л. 59, 59об.
[21] Там же. Ф. р-391- Оп. 1. Д. 15. Л. 2.
[22] Уральский рабочий. 1932. 22 нояб.; ГАСО. Ф. р-245. Оп. 1. Д. 2106. Л. 22.
[23] ГАСО. Ф. р-233- Оп. 1. Д. 1378. Л. 113.
[24] Музей ГУВД Свердловской области. Коллекция документов. Папка "1930-е годы".
[25] ГАСО. Ф. р-233. Оп. 1. Д. 1378. Л. 114.
[26] Там же. Л. 297, 297об.
[27] Там же. Л. 206.
[28] Там же. Ф. р-245- Оп. 1. Д 171. Л. 73.
[29] Там же. Оп. 2. Д. 171. Л. 50,50об.
[30] ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 13. Д. 437. Л. 85-86об. С. 351, 352.
[31] См.: Советская юстиция. 1935. № 28. С. 24.
[32] См.: Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР. 1917-1952. М., 1953– С. 381, 382.
[33] См.: Сборник материалов по истории социалистического уголовного законодательства (1917-1937 гг.). М., 1938. С. 351. 352.
И.А. Лаврова
Литература: Журнал "Уральский исторический вестник", №1(18), 2008.